прорезал ночную тишину, потом другой, еще, и вот уже вся заводская сторона наполнилась призывным гулом.

Прасковья Даниловна, как всегда, поднялась первой, зажгла свет — она была уверена, что ее каганец способен рассеять и изгнать все ночные страхи.

Но гудок не умолкал.

Тарас Игнатович, не говоря лишних слов, принялся торопливо одеваться. Слышно было, как на соседском дворе захлопали двери, раздались голоса. Донесся настойчивый громкий стук, он приближался, точно кто-то двигался по улице, потрясал огромной колотушкой и уже где-то совсем близко раздался окрик:

— Вставайте, товарищи! — И затем в окно постучали. — Вставай, Ткач, — Корнилов на Петроград двинулся.

Иван расталкивал Тимоша:

— Слышал, Тимошка!

— А что мне слушать — теперь ты послушай!

Батько торопил уже:

— А ну, живо к Павлу за винтовками!

Иван наспех одевался:

— И я с тобой, отец.

— Давай-давай, главнокомандующий, — только и сказал Ткач.

* * *

В Совете все уже были на ногах. Нерешительные или враждебно настроенные депутаты не явились и этим оказали существенную услугу революции — не путались под ногами и не мешали. Штаб революции приступил к действию.

Павел, подтянутый по-военному, с наганом, прикрепленным к обычному рабочему кушаку, принимал людей, отдавал приказания, сколачивал отряды.

В глубине коридора собрались представители городского комитета и военной организации. Юношески стройный, подвижной человек в темно-серой кепке, в темном френче что-то объяснял товарищам. Ткач и подоспевший Семен Кузьмич Кудь поторопились к нему. Не отстал от них и Тимош — лицо человека в кепке невольно привлекло его: широкое, открытое, с высоким ясным лбом, лучистыми умными и насмешливыми глазами. Маленькие темные усики придавали ему задор — он весь был стремительность, движение, его порыв невольно передавался другим.

На крыльцо легко взбежал офицер. Появление офицера в штабе революции, в рабочих рядах привлекло всеобщее внимание — совсем еще молоденький, безусый; мягкие черты юношеского лица дышат свежестью и отвагой, гоголевский хохолок по-мальчишески зачесан кверху и набок, девичьи брови красиво изогнуты, задумчивый и вдохновенный взгляд поэта. Два бородача-пехотинца неотступно сопровождали его, ни на шаг не отходили от своего командира.

Завидев офицера, Павел поспешил навстречу:

— Что в полку?

— Пехотный полк на стороне революции, товарищ Павел.

— Так точно, — одобрительно подхватили бородачи, — полк целиком и полностью за Советскую власть!

— Прошу направить ваших представителей в другие части, — предложил офицеру Павел, — вместе с товарищами из городского комитета и Совета депутатов, — и он тут же, выполняя решение военной организации комитета, отобрал людей для выступления в воинских частях. Они так и формировались попутно — боевые вооруженные отряды рабочих и группы агитаторов.

— Товарищ Руденко, — подозвал Павел Тимоша, — останешься со мной в отряде; товарищ Иван — в гарнизон!

Ткач, расправив на рукаве красную командирскую повязку, покинул гостиную, ставшую помещением штаба. Тимош следовал за ним, задевая прикладом резные, с белым плюшем, кресла.

В коридоре, забитом прибывающими людьми, увешанном свежими, еще влажными после расклейки лозунгами, у самого выхода их окликнул Иван.

Ткач оглянулся, ожидая сына:

— Ну, главнокомандующий!

— Командуй уже ты, батько, — ухмыльнулся Иван.

Тарас Игнатович задержался на крыльце Совета, осматривая площадь, заполненную отрядами и воинскими частями. Отдавшись нахлынувшим думам, застыл, опираясь на винтовку. По обе руки его стояли сыны — прохожие невольно оглядывались на них, любуясь ладностыо и силой.

Вооруженные отряды шли занимать ключевые участки, невооруженные рабочие направлялись в воинские части. Нужно было уже догонять отряд, а Тимош не мог оторвать взгляда от юного лица первого офицера революции; Тимош стоял на крыльце до тех пор, пока офицер не повел за собой группы рабочих — без винтовок, без наганов, в повседневной рабочей робе. Иван шел рядом с молодым офицером, внимательно слушал его, подчиняясь шагу — горсточка людей удалялась крепко сколоченным звеном.

* * *

Минуло пять напряженных дней, последних дней августа. Корниловский мятеж был подавлен, коалиции нанесен смертельный удар — время Временного правительства иссякло.

В городе всё изменилось, власть переходила в руки Советов, а Советы становились большевистскими; рабочие еще не были хозяевами страны, но являлись уже хозяевами положения, один за другим, — и прежде всего паровозостроительный, — заводы заявляли о поддержке своего Революционного штаба.

В Харькове на конференции заводских комитетов в Рабочем доме Артем обратился к рабочим:

— Я должен сообщить вам, что в настоящее время мы порвали с Временным правительством и приступили к образованию своей власти, к организации которой будет привлечен весь Донецкий бассейн.

На заседании Совета рабочих и солдатских депутатов выступил Николай Руднев:

— Принимая во внимание, — говорил он, — что вся власть в Харьковской губернии 29 августа перешла в руки революционной демократии в лице революционного комитета… Совет рабочих и солдатских депутатов предлагает революционному комитету заменить губернского комиссара Добросельского и его помощника Кузнецова лицами, которые будут работать в согласии с революционным комитетом.

«Требуем немедленного суда над корниловщиной». «Требуем отмены царских договоров с союзниками». «Вся земля трудовому крестьянству — немедленно и без выкупа!»

«Вся власть Совету Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов!»

* * *

Новое чувство, непреодолимое, неизведанное, овладело Тимошем, входило в его жизнь так же, как входит мужество, властно и неотступно, — чувство оружия. Сперва это выражалось в заботе о своей винтовке — пружина магазинной коробки по-прежнему отказывала, и Тимош изыскивал способы наладить ее. Потом совсем особое, непередаваемое ощущение, когда он с отцом, после трудных напряженных дней, вернулся домой, и бережно поставил свою винтовку рядом с отцовской в углу.

И вот в то самое мгновенье, когда семья Ткачей собралась за столом, начиная свой новый день, когда Тимош заботливо устанавливал винтовку, прибежал паренек:

— Руденко проживает?

Прасковья Даниловна, наливая в миски добрый полтавский борщ, спросила Тараса Игнатовича;

— Ну, что ж, Тарас, пойдем к Александре Терентьевне?

— А чего ж — уговор. Да теперь и старика есть чем помянуть, нехай легенько сгадаеться.

— Руденко Тимофея в штаб революции, к товарищу Павлу! — требовал паренек.

— Тимошенька, а борщ горячий! — только и успела вымолвить Прасковья Даниловна. Тимошка схватил уже винтовку.

Ткач крикнул вдогонку:

— Тимош, если задержишься, — прямо на Ивановку, Павкиного деда поминать.

* * *

В Совете Тимоша ждал Сидорчук. Руденко сперва не узнал черноморца: какой-то куцый картузик надвинут на глаза, такого же, неопределенного цвета куцый пиджачишко туго застегнут, так что пуговицы тянут мясо, узенькие брючки-дудочки оскорбительного вида для флотской души.

— Ты что это? — только и мог выговорить Тимош, с удивлением разглядывая матроса.

— Конспирация! — добродушно заулыбался Сидорчук, очень польщенный тем, что Тимош не сразу признал его, — как был в доме, на квартире, так и прибежал. Давай, браток, до товарища Павла. Там уже вся посуда полная, все пособирались, — Сидорчук