Мы прибыли в Лувр через сорок пять минут, за час до рассвета. Нас ждал Монморанси. Я послала ему записку, в которой говорилось, что он должен возглавить армию. Когда я увидела его на подъездной дорожке вместе с доктором Паре, белобородого, но по-прежнему крепкого и решительного, то почувствовала благодарность. Раньше он не был у меня в любимчиках, да и он не испытывал ко мне теплых чувств, зато он помогал моему мужу побеждать.

Они с доктором Паре с тревогой смотрели на запачканный кровью рукав Эдуарда, и их нелегко было уверить в том, что герцог Анжуйский ранен не слишком серьезно. Когда врач увел моих сыновей, я взяла в свои ладони большие руки Монморанси.

— Вы были правы, месье, в отличие от меня, — призналась я. — Повстанцы едва не убили короля и герцога Анжуйского. Если выясню, кто за этим стоит…

— Принц Конде, — ответил старик незамедлительно. — Мои разведчики донесли, что мой племянник, — Монморанси имел в виду адмирала Колиньи, причем вспомнил о нем с большим стыдом, — был против нападения и не оказал поддержки.

— Но Конде — предатель! — негодовала я. — Я не успокоюсь, пока он не получит по заслугам.

В ту ночь я не отдыхала, а позвала своих генералов и советников. Разведчики Монморанси доложили, что войско Конде движется на Париж с северо-востока.

В следующий месяц мы собрали армию в шестнадцать тысяч человек. Люди Конде раскинули лагерь на берегах Сены, сразу за городом, и отрезали поступление продовольствия. Я проглотила свою ненависть и послала к Конде эмиссаров. Он отправил их обратно со словами, что «добропорядочные французы устали платить налоги для поддержания роскошной жизни иностранцев, в частности итальянцев».

В хмурый ноябрьский день началось сражение за Париж. Монморанси и его офицеры оседлали лошадей и, выстроившись во дворе Лувра, салютовали королю перед уходом на фронт. Импульсивный Карл, жаждавший крови, подбежал к одному из оседланных жеребцов, но Монморанси перехватил поводья.

— Ваше величество, — произнес он, — ваша персона слишком нам дорога, а гугеноты уже показали свое желание захватить вас. Не берите с нас налоги; нам понадобится по меньшей мере еще десять тысяч человек, чтобы защитить вас как положено.

Даже Карлу трудно было спорить с такой логикой. Мы остались в Лувре. Никогда еще я не была так благодарна толстым стенам и железным воротам дворца. Я поднялась на крышу и взглянула на северо-восток, хотя здания заслоняли мне обзор и увидеть бой было невозможно. Эдуард, несмотря на раненое плечо, вскоре меня нашел, и мы вместе наблюдали за грозовыми облаками, которые холодный ветер нес над нашими головами.

Армии сошлись в три часа дня. Конде удалось собрать десять тысяч человек против наших шестнадцати. Наша победа казалась неизбежной. Через час разведчики сообщили, что среди повстанцев имеются большие потери. Спустя еще час выяснилось, что и мы пострадали не меньше. Мое настроение темнело вместе с тучами, которые совсем заслонили солнце.

Третий час принес холодный дождь, и гонец промок до нитки.

— Коннетабль Монморанси у западных ворот!

Я нахмурилась: неужели дела наши так плохи, что Монморанси бросил свои войска? Я поспешила вниз, к воротам. Там увидела изможденного всадника, который приволок носилки.

К носилкам был привязан Монморанси. Одеяло под ним пропиталось кровью, хотя раны я не заметила. Шлема на голове не было, седые волосы прилипли к черепу. Дождь немилосердно хлестал по лицу старика, и я наклонилась, загораживая его от ливня.

— Монморанси, — сказала я и положила ладонь ему на руку. — Дорогой коннетабль.

Его веки затрепетали.

— Madame la Reine, — прохрипел он. — Я вас подвел.

— Нет, коннетабль, разве вы не слышали? — Я постаралась улыбнуться. — Наши войска одержали верх. Вы победили врага; вы спасли Францию.

— Это правда? — прошептал он.

— Да, — отозвалась я. — Да!

Старик протяжно вздохнул и закрыл глаза. Эдуард, последовавший за мной, уже звал доктора Паре. Я взяла Монморанси за руку, а люди перенесли носилки во дворец и уложили коннетабля в мою кровать.

Он умер на следующий день, не приходя в сознание. Я велела похоронить его подле Генриха, короля, которого он так любил.

Через четыре дня наша армия вынудила Конде отступить. Повстанцы отошли на юго-запад. Там к ним присоединились войска племянника Монморанси, еретика адмирала Колиньи. Наши разведчики донесли, что гугеноты пополнили свои ряды германскими наемниками.

У нас не осталось другого выхода, кроме как пригласить наемников. Но передо мной стояла еще более серьезная дилемма: после смерти Монморанси освободилась должность главнокомандующего, а ни один из претендентов не внушал мне доверия.

Под конец долгого дня, когда я совещалась с советниками, ко мне обратился Эдуард.

— Назначь главнокомандующим меня, — предложил он.

Я рассмеялась. Сыну было только шестнадцать. Он стоял в алом бархатном дублете с кружевным воротником, с мочек свисали большие жемчужины. Мысль о нем, запачканном на поле боя порохом, казалась забавной.

— Ты с ума сошел, — заявила я.

Он глядел на меня очень серьезно.

— Ты неправа. Посмотри на меня, посмотри на Карла. Мы избалованы и изнежены. Живем в роскоши, в то время как люди страдают от кровопролитий, и мы же еще просим их умереть за нас. Карл, с его дурным характером, вряд ли вызовет к себе народную любовь, а я понапрасну трачу время — фехтую и наряжаюсь как пижон. Я хочу стать достойным человеком, таким, за которого не стыдно бороться. Мне не нужна эта красивая одежда. Я не боюсь сражаться. И эту войну я выиграю для тебя.

— Ты не имеешь боевого опыта, — возразила я. — Ты не можешь повести за собой армию.

— Верно, но если ты дашь мне в помощь опытного человека, я буду его слушать, как отец слушал Монморанси.

— Где я найду такого человека?

— Маршал Таванн, — сразу же ответил сын.

Я вскинула бровь: меня удивил выбор Эдуарда. Таванн, человек безупречной преданности, начал карьеру в роли пажа старого короля Франциска. Он защищал своего хозяина в Павии, даже когда испанское войско окружило их и взяло в плен. Затем Таванн служил Генриху и сыграл важную роль в победе при Кале. Несмотря на свои почти семьдесят лет и слепой глаз, Таванн был все так же умен.

Но мысль о том, что я отправлю обожаемого сына на войну, наполнила меня страхом. Эдуард тотчас прочел мои мысли.

— Сделай меня главнокомандующим, — настаивал он, — и я тебе поклянусь.

— В чем? — уточнила я осторожно.

— Что я не погибну.

Эдуард плюнул на ладонь и протянул мне.

Медленно, неохотно я плюнула на свою ладонь и взяла сына за руку.