У меня, например, земля горела под ногами. Да и темп сухопутной жизни я не мог терпеть подолгу. Ведь иногда ничем другим не занимаешься, кроме как слоняешься без дела.

Может, я и прежде не был таким уж завзятым моряком? Вполне возможно. «Не беда, — утешал я себя. — Тогда возьмемся за что-нибудь другое. Начнем все сначала».

Здоровье стало уже не то, также не стоит забывать. Механизм ведь снашивается. Все нервы истрепали мне непрестанные ветры: ледяной пилой впивались в спину, особенно среди ночи, и в результате, конечно, разболелись суставы.

Вот и оставил я судоходство вскоре, как только представилась другая возможность. Покинул безо всякой печали. «Хватит, — подумал я и подвел краткий итог долгих лет. — Когда-то я многого ждал от моря: мирной жизни, нерушимого покоя, всего, что только может пожелать душа человеческая, но разочаровался. На том покончим и пойдем дальше».

Однако прежде чем окончательно распрощаться с морем, хочу описать еще одно расставание — себе для памяти. Судьба тогда снова забросила меня к греческим берегам, к тем утесам, откуда якобы Сафо бросилась в море. И здесь, по установившемуся обыкновению, я дал три коротких гудка и один длинный. И так несколько раз подряд. Жил здесь когда-то, во времена моей давней службы, бедный смотритель маяка, которого я знавал еще в лучшую пору, вот мне и хотелось проверить, жив ли он. И получил ответ.

— Да это же Якаб, это Якаб, — флажковой сигнализацией выразил он мне со скалы свою радость, затем сообщил, что жена его разрешилась от бремени и ей требуется аспирин.

Послал я ему аспирина. А поскольку это скорей всего была наша последняя встреча в сем подлунном мире, я и распрощался с ним письмом, приложив небольшой подарок ребенку. Ведь это было мое последнее плавание. Тогда я уже знал, где осяду, чем стану заниматься на берегу, словом, знал все, поскольку наконец-то попал в подходящую компанию серьезных людей. Эти — чисто заплечных дел мастера: что в кулак попало, так и хрустит в кармане.

Случай свел меня с неким весьма ловким торговцем резиной по фамилии Бобеняк, затем с Аурелом Г. Анастазином… впрочем, опустим подробности за ненадобностью. Достаточно сказать, что мне удалось сколотить капиталец. Сперва поменьше, затем посолиднее — в Южной Америке. Конечно, это легко сказать, да непросто осуществить. Словно ветер повернул в другую сторону, вдруг привалила мне удача, да таким косяком, что я и сам не ждал. Даже страшновато делается. Да вот, к примеру, один случай. Какое-то время находился я в Нью-Йорке, — а мне и без того здорово везло — сидишь, что называется, купаясь в деньгах, даже душа и та в деньгах погрязла, как вдруг однажды утром будят меня сообщением, что некий универсальный магазин возвращает мне какие-то четыре доллара. Случайно посчитали покупку дороже. А я понятия не имел, откуда узнали мой адрес и имя.

Как известно, деньги к деньгам идут, прибыльные сделки, выгодные связи, одно влечет за собой другое: уголь — вагоны, вагоны — транспортировку, только успевай поворачиваться. Наконец-то я получил возможность трудиться на износ, буквально ненавидел воскресенья, когда стихала вокруг суета и контора моя зияла пустотой. Не зная, чем занять себя, я едва мог дождаться завтрашнего дня, чтобы снова гремел и крутился привычный механизм, поскольку надоело мне попусту философствовать, да и охота отпала.

Устал я, выдохся в одночасье.

Не забыть мне красоту яблоневых деревьев, которые негустыми рядами со спокойным достоинством провожали меня через знакомые сады до самой вершины горы, то есть до того места, где жила сеньорита Ц. Х. Инес. (В тех южных краях яблони дают хороший урожай, только плоды не такие вкусные, как наши.) Вновь было воскресенье, тихий день, запоздалое сияние которого плавно переходит в сумерки. И деревья выглядели, как золотые яблони в сказке: кроны почти округлые, а плоды спелые, светло-золотистые. И, отдыхая под сенью яблонь, я решил распроститься с красотами Южной Америки. Ликвидировать здешние дела и вернуться в северные дали… скажем, на благословенные земли Франции — таков был мой план. А с горы открывался вид на море.

И когда я увидел этот бескрайний простор, поле моих невероятных усилий, во мне еще более окрепло убеждение: надо бы отдохнуть, приспела пора. Жизнь прожита, страсти улеглись. Окончательно.

«Не в лошадки же здесь играть?» — думалось мне. В том городе был обычай под вечер развлекаться верховой ездой или в легких колясках, запряженных низкорослыми, гривастыми лошадками, сновать взад-вперед по аллеям променада. Ко лбу лошадок были прикреплены крохотные электрические лампочки, и их косматые головы светились в темноте, придавая им сходство со сказочными крылатыми копями — конечно, на уровне примитивной фантазии служанок. Даже я готов был поддаться соблазну и завести такого пегаску за неимением других развлечений.

— В самом деле, отчего бы вам не обзавестись таким миниатюрным скакуном? — поинтересовалась однажды Ц. Х. Инес, сестра одного из моих деловых партнеров, весьма влиятельного господина. Заслышав этот вопрос, роящиеся вокруг кавалеры принялись столь загадочно улыбаться, будто провидя некие тайные радости при таком обороте событий. Один из них даже коснулся моего локтя, а в глазах его вспыхнули огоньки сладострастия. Еще бы, возникла возможность, что я приглашу сеньориту прокатиться, а смысл подобного приглашения в данных краях общеизвестен: совместное катание ко многому обязывает. Братья здесь строжайшим образом оберегают честь дамы. А с учетом деловых связей…

«Ну, уж нет!» — решил я, не испытывая ни малейшего желания обзавестись ни мрачноватым демоном, ни ясноокой, склонной пожертвовать своими прелестями подругой жизни, у которой все мысли как на ладони, даже обед состоит только из салата, и сама она знай норовит заглянуть своим проникновенным взором в самые потаенные глубины твоей души. Вот и эта сеньорита была такой же породы. Но мне больше не хотелось испытывать судьбу.

Ее не назовешь дурнушкой, но даже поговорить с ней толком нельзя. Во всяком случае, что касается меня. Ведь все языки не выучишь, вот я и споткнулся на испанском. А она, хотя и рвалась беседовать по-немецки и всячески старалась доказать свои способности, что и не мудрено, имея в немках мамашу, у нее ничего не получалось. «So mankes»[8], — повторяла она без конца. Если ничего не приходило ей на ум, она, как правило, отделывалась своим «So mankes». О чем с такой поговоришь? А уж про характер страстотерпицы я вообще молчу…

«Нет, — подумал я, — пора поднимать паруса и брать курс к родным берегам».

Сообщил своим партнерам, что отправляюсь в Европу, готовить почву для ряда крупных контрактов и передал свою контору Перьямину, в высшей степени порядочному молодому человеку, которого в ту пору считал чуть ли не родным сыном… Он не прогадал, да и я внакладе не остался, так как оговорил за собой внушительную годовую прибыль.

И вот, с контрактом в кармане, с приличным состоянием после восьми лет и четырех месяцев отсутствия я двинулся в путь к Европе, — подобно Синдбаду-мореходу, предварительно должным образом распрощавшись со своими тамошними друзьями.