Тем временем на Литейный свозили людей из Смольного для вторичного опознания Николаева. Среди них были Е. И. Карманова, И. П. Сайкин, С. М. Петрашевич, В. Т. Владимиров и другие. Все они его опознали.

Одновременно сотрудниками НКВД проверялись связи Николаева — по картотекам белогвардейских организаций, анархистов, эсеров, троцкистов. Бывший сотрудник УНКВД по Ленинграду и области Н. И. Макаров, принимавший в декабре 1934 года участие в расследовании дела, в объяснении от 6 апреля 1956 года и 22 января 1961 года утверждал: «Я с полной ответственностью заявляю, что по учетным данным УНКВД на зиновьевцев и троцкистов Николаев не значился»[466]. Дополнительный штрих к нашему исследованию дает беседа с Р. О. Поповым, работавшим в это время оперуполномоченным в политическом отделении Ленинградского управления НКВД и курировавшим картотеку учета троцкистов и зиновьевцев: «Прибежал следователь Луллов: „Проверьте по всем картотекам Леонида Николаева". Его нигде не обнаружили по формулярам».

Тогда же, Вечером 1 декабря, сотрудники Ленинградского управления НКВД произвели обыск на квартире Николаева, составили опись изъятых материалов.

Николаев хранил дома все бумаги: мандаты, пропуска, удостоверения, льготные проездные билеты, самого разного характера справки и т. д. Следует обратить внимание на то, что в описи обыска не значатся так называемые «подметные письма», якобы адресованные Николаеву о существующих будто бы определенных отношениях между Кировым и женой Николаева Мильдой Драуле. Свидетельства о подобных письмах фигурировали в воспоминаниях, написанных в 70-х годах. Вопросы эту деликатную тему ставились на допросах как Николаеву, так и Мильде Драуле. И оба дали отрицательные ответы. Николаев, несомненно, очень любил свою жену. Он неоднократно говорил на допросах, что «жена ничего не знала», «не догадывалась», просил о «снисхождении к ней».

Р. О. Попов рассказывал автору книги: «В 8 или 9 утра 2 декабря в 631 комнате мы допрашивали с Пашей Малининым Мильду Драуле. Она провела ночь в холле, спала на стульях. Типичное чухонское лицо. Миловидная. Допрос продолжался около двух часов. Я писал протокол сам. Она считала его (мужа. — А.К.) скрытным человеком, никогда не слышала от него политических разговоров. Ходил угрюмый. У него ничего не получалось с работой, она считала его неудачником. Мне, говорит, сказали о ревности, что вы, кому это могло прийти в голову»[467].

Между тем, как это выяснилось позднее, это был не первый допрос Мильды Драуле. Ю. Н. Жуков в своей статье «Следствие и судебные процессы по делу об убийстве Кирова» утверждает, что ее первый допрос начался ровно через 15 минут после рокового выстрела в Кирова в 16.45 в здании управления НКВД по Ленинграду и области. Вел его заместитель начальника 4-го отделения СПО Л. Коган.

Сначала мне показалось, что время допроса указано ошибочно. Но проанализировав весь материал, связанный с четой Николаевых, поняла, что допрос в указанное время вполне мог состояться. И вот почему: Николаев На допросе 9 декабря утверждал, что он дважды звонил жене в отношении билета на актив. К тому же в Смольном у Мильды оставались приятельские отношения с рядом сотрудников обкома, и некоторые из них вполне могли сообщить ей о настойчивых, упорных поисках билета Николаевым. И, зная о его неуравновешенности и мстительности, Мильда Драуле не могла не встревожиться этим обстоятельством и, естественно, приехала в Смольный, чтобы повлиять на Николаева, но было уже поздно. Выстрел прозвучал. Она была задержана и отправлена на Литейный, 4. А для этого, действительно, достаточно всего 15 минут.

Но могло быть и иначе — Мильда Драуле работала в Ленинградском управлении тяжелой промышленности, которое находилось на канале Грибоедова, дом 6/2, а оттуда еще ближе к дому на Литейном, 4, где помещалось Ленинградское управление НКВД.

В общем, показания Мильды Драуле за 1, 3 декабря сводятся к следующему: «У него (т. е. Николаева. — А.К.) были настроения недовольства по поводу его исключения из партии, однако они не носили антисоветского характера. Это была, скорее, обида на нечуткое, как он говорил, отношение к нему. В последнее время Николаев был в подавленном состоянии, больше молчал, мало со мной разговаривал. На настроение его влияло еще неудовлетворительное материальное положение и отсутствие возможности с его стороны помочь семье».

Характеризуя Николаева как человека, Мильда Драуле отмечала, что он «человек нервный, вспыльчивый», «однако эти черты особо резких форм не принимали»[468]. Обращаю внимание читателя на выделенные мной слова — по-видимому, все-таки эти черты характера принимали резкие формы, иначе Мильда Драуле не сказала бы о них. Мильда Драуле также показала, что он нигде не хотел работать. «Он обращался в Смольнинский райком партии, но там ему работу не дали. На производство он не мог пойти по состоянию здоровья — у него неврастения и сердечные припадки».

Показания Мильды Драуле о неуравновешенности и депрессиях Николаева подтвердили и другие свидетели. Двоюродный брат Николаева Г. Васильев на допросе 6 декабря показал, что отец Николаева был алкоголиком и передал своему сыну неустойчивую психику. В детстве Леонид был крайне раздражителен, злым и мстительным, и эти качества сохранились у него до последнего времени. Это же отмечала на допросе и родная сестра Николаева — Е. В. Рогачева[469].

Мильда Драуле также отмечала у Николаева наличие изредка сердечных припадков. Согласно ее показаниям, «он вел дневник. Последний раз я знакомилась с его дневником летом… Сначала мы условились писать о детях, а потом дневник стал отражать упаднические настроения Николаева, который выражал тревогу по поводу материальной обеспеченности семьи. До августа 1934 г. я принимала участие в записях, в августе я находилась в отпуску в Сестрорецке, а после отпуска не помню, принимала ли участие»[470].

Эти показания Мильды Драуле весьма интересны. Они четко отражают, что она знала о дневнике Николаева, о его упаднических настроениях, и не только по поводу материального положения семьи, но и его высказывания по поводу существующей партийной бюрократии, несправедливости к простому человеку и т. д. К августу 34-го Николаев прошел в качестве жалобщика все партийные инстанции в Ленинграде, и жена, естественно, была в курсе всех его настроений.

Все было не так просто и в семье Николаевых. С одной стороны, он все-таки ревновал жену. Не случайно в дневнике Николаева есть запись: «М., ты могла бы предупредить многое, но не захотела». Что могла предупредить жена Николаева? В очередной раз посодействовать его устройству на работу, естественно, хоть и маленькую, но руководящую. Или, быть может, походатайствовать о снятии с него партийного взыскания, пользуясь своими хорошими отношениями со многими партийными боссами: Ирклисом, Струппе, Пылаевым, Кировым. Что имел в виду Николаев в этой записке, сказать трудно. Сплетни о Мильде Драуле и Кирове действительно ходили по коридорам Смольного. Но вместе с тем многие, работавшие в Смольном, — А. В. Алексеева, Ольга Замотаева, А. К. Тамми, М. В. Росляков, отмечали, что Мильда Драуле являлась человеком серьезным, самостоятельным, много уделяла внимания детям, семье. Всегда вместе с Николаевым она навещала его мать — Марию Тихоновну. Поквартирный опрос жильцов дома по Лесному проспекту, дом 13/8, кв. 41, проведенный мной в 1984 году, показал, что оба они сторонились соседей, а дружили только с одной семьей — немцами по национальности, дальними родственниками владельца этого дома до революции.