Голова Мэтью Эверетта покоилась на белоснежной подушке, а руки лежали на подушечках в форме банана. Это был представительный человек средних лет, с проседью в волосах, непреходящая гримаса морщила его лоб и рябые щеки. Глаза были приоткрыты, а рот открыт широко, являя бледную изморозь на языке и едва различимые снежинки на бледной плоти. А в остальном доктор Эверетт выглядел прекрасно.

— Конечно, за эти годы у нас умирали, — признал Остин. — Не много, гораздо ниже среднего для такого сообщества, как это, но... такое случается. Люди страдают от диабета, сердца... их заданные патологии никуда от них не деваются. Но Мэтт был здоров как лошадь.

— Моя лошадь сдохла, — сказал Грейнджер.

— Что, простите? — не понял Остин.

— Когда я была маленькой, у меня был жеребец, — сказала Грейнджер. — Он был прекрасен. Он сдох.

Сказать тут было нечего, и Остин задвинул ящик и закрыл задвижки. И снова Питера поразила простота технологий: никаких электронных замков с цифровым набором или пластиковой карточкой, просто ящик с ручками. Он вдруг понял, что эта простая конструкция — не результат погони за дешевизной, а причудливая нестыковка между колоссальным богатством СШИК и склонностью к «старью». Нет, морозильники были современными, и не просто современными, а сделанными по специальному заказу. Какой-то упрямый конструктор заплатил сверх обычного за практичность девятнадцатого века, подкупил какого-то производителя, чтобы выбросил все компьютерные сенсоры, программы, записанные на чипах, мигающие лампочки и всякие умные примочки, положенные современному морозильнику в морге.

Доктор Остин помыл руки над раковиной, использовав кусок остро пахнущего мыла, вытер руки обычным чистым полотенцем, потом разорвал упаковку на жевательной резинке и сунул жвачку в рот. Он протянул одну Питеру — великодушный жест, поскольку жвачка была привозная.

— Спасибо, не надо, — отказался Питер.

— Один бог знает, зачем я ее жую, — пожаловался Остин. — Нулевое количество калорий, десятисекундное воздействие сахара, и вот уже слюнные железы сигналят желудку, что пища на подходе, — и врут. Зря потраченное время. И чертовски дорого здесь. Но я пристрастился.

— Вы должны попробовать คฉ้รี่ค, — сказал Питер, вспоминая приятное ощущение растения между пальцами, всплеск сладкого сока на языке, когда его зубы впервые пронзили твердую скорлупку, вкусную мякоть с реминисценцией непривычного аромата даже после получаса жевания. — И вам больше не захочется жвачек.

— Не понял, простите?

— คฉ้รี่ค.

Остин терпеливо кивнул. Вероятно, добавляя «дефект дикции» в пасторскую историю болезни.

Воцарилась тишина — или то, что можно было назвать тишиной в морге СШИК. Питер подумал, что морозильники стонут потише прежнего, но, может, он уже приспособился к звуку.

— У доктора Эверетта была семья? — спросил он.

— Не могу сказать, — ответил Остин. — Он никогда о ней не упоминал.

— У него была дочь, — тихо заметила Грейнджер, будто сама себе.

— Я этого не знал, — сказал Остин.

— Они не общались, — сказала Грейнджер.

— Это бывает, — откликнулся Остин.

Питер не мог понять, учитывая, что это собрание нельзя было назвать просто дружеской болтовней, почему кто-нибудь просто не протянет ему досье Эверетта и не назначит дату панихиды.

— Итак, — сказал он, — я полагаю, что должен буду провести похоронную церемонию?

Остин моргнул. Идея оказалась для него неожиданной.

— Мм... Может быть, — ответил он. — Не так скоро, впрочем. Подержим его пока на холоде. Пока не прибудет другой патологоанатом. — Он взглянул на ящики в стене морга, потом на окно. — Мы озабочены проблемой влияния здешней среды на здоровье человека. Причем с самого начала. Мы дышим воздухом, которым никто из людей раньше не дышал, едим пищу, незнакомую нашему пищеварению. До сих пор все доказывало, что никаких проблем нет. Но только время покажет. Много времени. И совсем плохая новость, что вот человек, у которого никогда не было проблем со здоровьем и никаких причин, чтобы умереть, все-таки умер.

Питера знобило. Он не надел достаточно одежды, отвыкнув от нее за эти дни, даже на базе СШИК, — дишдаша, свободный свитер, тренировочные штаны, теннисные туфли, — но этого было мало, чтобы выдержать холод морга. Хотелось распахнуть окно, впустить завитки ароматного воздуха.

— А вы проводили... э-э...

Слово улетучилось из его словаря. Сам того не осознавая, он рассек воздух невидимым скальпелем.

— Аутопсию? — Остин горестно покачал головой. — Мэтт был единственным, кто обладал соответствующей квалификацией в этой области. Именно поэтому мы вынуждены ждать. Я хочу сказать, что могу провести аутопсию, если ничего сложного. Я определил причину смерти Северина, там не было загадок. Но если дело неясное, то лучше дождаться эксперта. Мэтт был нашим экспертом.

С минуту все молчали. Казалось, Остин задумался. Грейнджер рассматривала свои туфли, беспокойно постукивающие друг о друга в воздухе. Флорес, даже не пикнувшая после приветствия, уставилась в окно. Может, онемела от горя.

— Хорошо, — сказал Питер, — могу ли я хоть как-то помочь?

— Так сразу и не придумаешь, — ответил Остин. — На самом деле мы думали, что можно сделать, чтобы помочь вам.

— Помочь мне?

— Не с вашим... э-э... проповедничеством, понятно. — Доктор засмеялся. — В медицинском смысле.

Рука Питера взлетела ко лбу и коснулась шелушащейся кожи.

— Я буду осторожней в следующий раз, обещаю, — сказал он. — Грейнджер дала мне превосходный лосьон для загара.

— От загара, — раздраженно поправила Грейнджер. — Фактор защиты пятьдесят.

— Вообще-то, я имел в виду туземцев, — заметил Остин. — Оазианцев, если хотите. Мы поставляем им основные лекарства со дня нашего появления здесь. И кажется, это единственное, что им от нас нужно. — Он ухмыльнулся, вспомнив миссию Питера. — Ну почти единственное. Но знаете ли, ни один из них не был обследован должным образом. А мы так хотим узнать, что с ними происходит.

— Что происходит? — удивился Питер.

— Что их беспокоит, — сказал Остин. — От чего они умирают.

В голове у Питера возник яркий образ его паствы во всех их цветах, поющей гимны, раскачивающейся плечом к плечу.

— Те, с которыми я общался, кажутся мне вполне здоровыми, — заявил он.

— Вы знаете, какие лекарства они принимают? — настаивал Остин.

Вопрос не понравился Питеру, но он постарался не выдать чувств.

— Я не слышал, чтобы кто-то из них вообще принимал лекарства. Один из Любителей Иисуса — член моей общины — потерял близкого родственника, тот умер недавно. Я его никогда не встречал. У другого был брат или, может, сестра — и постоянно в болях, очевидно. Я полагаю, что лекарства нужны таким людям.