Товарища Тихонова мы не обидим и не забудем, мы дадим ему премию в следующем году за его новое произведение. Ну а почему мы не могли сделать это сейчас, надо ему разъяснить, чтоб у него не возникло недоумения. Кто из вас это сделает?

Сделать это вызвался я. Примерно на этом и кончилось заседание. Никаких более подробных объяснений, связанных с Тито, Сталин давать не счел нужным[1368].

Акцент на политической стороне присуждения наград оказался следствием приобретенной Сталинской премией инструментальности. Необходимость отвлечь внимание людей от заметно обострившихся внешнеполитических проблем во взаимоотношениях СССР и Югославии[1369] — истинная причина, по которой сборник Тихонова не был удостоен премии. Этот конфликт не получил широкой огласки в советской печати: советская общественность тогда знала лишь о не вполне конкретных «идеологических разногласиях» между Сталиным и Тито. Очевидно, этот маскировочный контекст был нужен партийному руководству лишь для того, чтобы скрыть подспудно ведшуюся борьбу за власть внутри Восточного блока. Если бы книга Тихонова стала предметом многочисленных дискуссий, освещавшихся в прессе, то неизбежно пострадал бы облик недавно родившейся «сверхдержавы». Этого Сталин попросту не мог допустить.

Все волновавшие Сталина вопросы на этом заседании были урегулированы, поэтому на следующий день, 1 апреля 1948 года, Совет Министров СССР принял постановление № 1037 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области литературы и кинематографии за 1947 год»[1370]. В этот год количество присужденных писателям наград превысило показатели всех предыдущих лет.

Всего по разделу художественной прозы было присуждено 16 премий. Лауреатами первой степени стали М. Бубеннов[1371] (за роман «Белая береза»), П. Павленко (за роман «Счастье») и И. Эренбург (за роман «Буря»). Премии второй степени присудили А. Гончару (за роман «Знаменосцы»), Э. Казакевичу (за повесть «Звезда»), Б. Кербабаеву[1372] (за роман «Решающий шаг»), В. Костылеву (за трилогию «Иван Грозный»[1373]), В. Пановой (за роман «Кружилиха») и Ф. Панферову (за роман «Борьба за мир»[1374]). В число лауреатов третьей степени попали В. Авдеев (за повесть «Гурты на дорогах»), Б. Галин (за очерки «В Донбассе», «В одном населенном пункте»), Т. Керашев (за роман «Дорога к счастью»), В. Кетлинская (за роман «В осаде»[1375]), И. Козлов (за книгу «В крымском подполье»), И. Ликстанов (за повесть «Малышок») и Н. Михайлов (за книгу «Над картой Родины»).

По разделу поэзии лауреатами стали шесть авторов. Среди удостоившихся первой премии — Н. Грибачев (За поэму «Колхоз „Большевик“»), А. Недогонов (за поэму «Флаг над сельсоветом») и В. Сосюра (за сборник стихов «Чтоб сады шумели»). Премии второй степени удостоились Я. Судрабкалн (за сборник стихов «В братской семье»), М. Танк (за сборник стихов «Кабы ведали») и М. Турсун-Заде (за стихотворения «Индийская баллада», «Ганг», «Шли с туманного запада люди», «Тара-чандри», «Висячий сад в Бомбее», «В человеческой памяти»).

По разделу драматургии присудили всего четыре премии. Лауреатами первой степени оказались Б. Ромашов (за пьесу «Великая сила») и А. Якобсон (за пьесу «Борьба без линии фронта»). Премии второй степени получили Н. Вирта (за пьесу «Хлеб наш насущный») и А. Софронов (за пьесу «В одном городе»).

Впервые за долгое время наградами были отмечены литературно-критические и искусствоведческие работы. Премию первой степени получил Б. Асафьев (за книгу «Глинка»). Лауреатами второй степени стали Б. Мейлах (за книгу «Ленин и проблемы русской литературы конца XIX и начала XX века») и М. Нечкина (за книгу «Грибоедов и декабристы»).

К моменту принятия постановления почти стабилизировалась «теория социалистического реализма», которая после массированного вмешательства партии в дела советского искусства потребовала пересмотра и переосмысления. «Спор о порочной методологии Веселовского» как этап борьбы с «низкопоклонством» завершился к марту 1948 года, когда на страницах «Культуры и жизни» появилась редакционная статья «Против буржуазного либерализма в литературоведении» с подзаголовком «По поводу дискуссии об А. Веселовском». В ней утверждалось:

Нетрудно понять политический смысл всей кампании, направленной к вящему прославлению Веселовского. Эта фигура извлечена на поверхность не случайно. Веселовский является ныне знаменем безидейной, либерально объективистской науки, а восхваление его научных приемов есть не только пережиток буржуазных взглядов на историю литературы, но и активная попытка со стороны некоторых ученых вернуть советскую науку к традиции буржуазного литературоведения. Воскрешение Веселовского является фактом отнюдь не прогрессивным[1376].

И далее:

Дискуссия, прошедшая в журнале «Октябрь», отдельные выступления «Литературной газеты» не принесли ничего, кроме вреда. Защитники Веселовского лишний раз показали, что под сенью юбилейного славословия в честь «гиганта русской науки» скрывается попытка возродить чуждые нам традиции безидейного и антипатриотического буржуазного литературоведения. «Критики» Веселовского боялись сказать это прямо, они пожелали остаться в рамках «академической объективности». Тем самым они отступили от принципа большевистской партийности в литературе — главного принципа для каждого советского литературоведа[1377].

Столь серьезная реакция на дискуссию в «Октябре»[1378] определялась тем, что в ее ходе традиционное представление о соцреалистической эстетике, установившееся во второй половине 1930‐х годов, было поколеблено усилиями ряда критиков. Сердцевиной этого спора стала полемика О. Грудцовой и Б. Бялика, сущность которой прочитывается уже по заглавиям их статей, опубликованных в 1947–1948 годах. В ответ на статью Фадеева «Задачи литературной критики» (опубл.: Октябрь. 1947. № 7) Грудцова опубликовала работу «О романтизме и реализме» (опубл.: Октябрь. 1947. № 8). Бялик же через несколько месяцев ответил на нее статьей «Надо мечтать!» (опубл.: Октябрь. 1947. № 11). Грудцова отреагировала на построения Бялика резко критически, что отразилось на заглавии следующей статьи — «В плену схемы» (опубл.: Октябрь. 1948. № 2), на что оппонент тут же возразил заглавием-тезисом «Героическое дело требует героического слова» (опубл.: Октябрь. 1948. № 2). Важно, что различные аспекты этого спора будут то и дело актуализироваться в литературно-критических статьях вплоть до Второго съезда писателей в 1954 году, превращая сферу советского официального искусства в пространство полемики о сущности «основного метода». Но никуда не исчезнут и интенсивно доносившиеся упреки в «абстрактном теоретизировании»[1379], заглушить которые можно было лишь при помощи педалирования исключительных успехов в соцреалистической писательской практике. Именно поэтому уже летом 1948 года руководство «Октября», изо всех сил стремившееся сгладить неоднозначное впечатление от состоявшейся дискуссии, было обвинено в отсутствии самокритики, господстве «местнических настроений», «самозахваливании», завышении и «выпячивании» собственных заслуг и нарочном преуменьшении достоинств иных литературно-художественных журналов[1380].

Поворотным пунктом в процессе «отвердения» соцреалистической литературной теории стал выход в 1947 году (на титуле — 1948 год) в «Советском писателе» сборника «Проблемы социалистического реализма»[1381], в редакционную коллегию которого вошли Б. Бялик, В. Ермилов, Л. Субоцкий и В. Щербина. Книга явилась итогом работы специальной комиссии по теории литературы и критике Союза писателей. Этот том был сопровожден нейтральным вступлением от издательства, в котором сообщалось, что «не все положения статей,