Я долго плачу, родители по обе стороны от меня, протягивают салфетки, обнимают меня. В конце концов, слезы утихают, но ужасные чувства во мне остаются.

— Что случилось? — тихо спрашивает мама. — Пожалуйста, расскажи нам, милая.

Я делаю глубокий, прерывистый вдох.

— Вы будете смотреть на меня по-другому после того, как я расскажу. Вы больше не будете меня любить.

Теперь пришло время моему отцу расчувствоваться, в его глазах заблестели слезы.

— Ленор, детка, — говорит он с грустью. — Конечно, мы по-прежнему будем любить тебя. Несмотря ни на что. Мы обещаем.

Я не могу быть уверена. Я даже не уверена, что буду любить себя.

С другой стороны, я же люблю Солона, несмотря на все, что он сделал.

— Я кое-кого убила, — говорю я сквозь сдавленное рыдание. — Я убила Мэтта.

Они оба долго смотрят на меня, мамино лицо медленно бледнеет.

— О, милая, — говорит она, обнимая меня одной рукой и прижимая к себе. — Я уверена, это был несчастный случай.

— Нет, — говорю я ей. — Это не так. Я была очень зла на него за то, как он обошелся со мной, и еще была напугана из-за его слов о том, что я убила Элль, что он сдаст меня полиции, а я не питалась неделю, и я… я…

Мой папа прерывисто выдыхает и берет меня за руку.

— Это был несчастный случай, Ленор. Ты хотела убить его?

Я качаю головой.

— Нет. Нет, я просто была голодна, поглощена своим гневом и страхом, сбита с толку. Я остановилась, я не…

На самом деле я его не убивала.

— Что такое? — мягко спрашивает мама.

— Я пила его кровь. Это не убило его, но… он понял. Он понял, кто я такая. И Солон был там.

— Значит, Абсолон убил его, — холодно говорит папа.

— Да. Он убил. Сломал ему шею, — я закрываю глаза от ужасного воспоминания со звуком хруста. — Я знаю, почему он это сделал, но…

— Ты не убивала Мэтта, Ленор, — твердо говорит мама. — Абсолон это сделал.

— Но этого не случилось, если бы я не начала первая, если бы я могла контролировать себя, если бы не была гребаным монстром!

— Ленор, — говорит папа, крепко сжимая мою руку, чтобы я посмотрела на него. — Ты не монстр. Ты просто учишься. Еще не знаешь, как сбалансировать обе стороны, но со временем все поймешь. А до тех пор ты совершишь много ошибок. Некоторые ошибки… могут показаться слишком страшными и масштабными, будет трудно. Но, пожалуйста, запомни, ты не убивала Мэтта. Абсолон это сделал. Это был его выбор. Он мог бы найти другой способ, но, в конце концов, он тот, кто есть. Думаю, мы оба знаем, кто настоящий монстр.

Я качаю головой.

— Он не монстр. Он… ежедневно пытается справиться со своей темной стороной.

— Разве ты не такая? — спрашивает моя мама. — Разве не таковы мы все? Ленор, мы не ангелы. Мы убиваем вампиров. Вот что мы делаем. Но вампиры живы? Да? Так же, как и ты жива. Они дышат, едят, спят, чувствуют и любят. И ты любишь, — я сглатываю, и она одаривает меня сочувственной улыбкой. — Знаю, ты влюблена в него. Я молю Богиню, чтобы это было не так, потому что у тебя будет долгий и сложный путь, но знаю, что ты не сможешь с этим бороться, что бы мы ни говорили.

— Послушай, — продолжает папа, на мгновение взглянув на маму и одарив ее грустной улыбкой, — мы делаем то, что должны. Мы убиваем вампиров, которые представляют угрозу для нас и человечества. Мы не получаем от этого удовольствия, не ощущаем покоя. Ты родилась в суровом мире, и снова же в нем переродилась. Мы все совершаем поступки, которые в какой-то момент причиняют боль, даже если они правильные, а иногда и вовсе неправильные. Иногда это просто бесконечная серая мгла, через которую приходится пробираться с трудом. Так что, пожалуйста, не нужно ненавидеть себя за это.

Он еще раз сжимает мою руку.

— И мне очень жаль, что Мэтт мертв, ты будешь горевать и противиться судьбе, как с Элль. Но, пожалуйста, не зацикливайся на тьме внутри себя. Так ты ее только раззадоришь, и она затянет тебя в свои глубины. Нельзя этого допустить, особенно зная, что в тебе есть черная магия. Пригласить ее в свою жизнь будет… ошибкой. Большой ошибкой. Тебя может соблазнить ее сила, но ты можешь не вернуться к свету.

— Милая, — говорит мама, целуя меня в щеку, — мы оба очень рады, что ты пришла к нам, что ты одновременно борешься со своей моралью и человечностью, потому что это и есть быть человеком. Если бы ты вообще ничего не чувствовала… тогда бы мы правда беспокоились.

— Лучше бы я ничего не чувствовала, — бормочу я, мое сердце все еще сжимается под этим эмоциональным грузом. — Я хочу просто… освободиться от этого.

— Нет, нельзя, — твердо говорит папа. — Именно так становятся бездушными. Раскаяние — это нормально. Боль — это нормально. Прими это, смирись, но не зарывайся в себе.

Я закрываю глаза и думаю о Солоне. Думаю обо всех его черепах, напоминающих о том, кто он такой. Ему нужно чувствовать это раскаяние, вину и стыд, чтобы держать себя в узде, независимо от того, насколько ужасно он себя при этом чувствует. Ему было бы намного легче вообще ничего не чувствовать. И все же он выбирает эту боль, потому что она делает его человеком, хотя он им и не является.

— Солон ненавидит меня, — внезапно выпаливаю я, и еще одна слеза скатывается по моей щеке.

— Ненавидит? — повторяет мама. — Почему ты так говоришь?

— Потому что, — твержу я ей, сердито вытирая слезу. — Я накосячила. Он предупреждал меня. Он сказал, что не следует появляться на людях, что я голодна, я думала, что со мной все в порядке. Я не слушала. А потом совершила такую глупость, подвергнув нас обоих риску, и заставила его сделать выбор — убить человека. Я знаю, что он этого не хотел. У него есть здравый смысл и сердце. А я выпила кровь Мэтта и…

Они оба на мгновение замолкают.

— Я понимаю, — в конце концов говорит мама. — Кажется, он типичный вампир, суперский собственник.

— И все же он не такой, как все. Он…

Он не похож на остальных, ни на одно другое существо на этой планете.

Он для меня все.

— Он любит тебя? — спрашивает папа.

Я чуть не задыхаюсь.

Сжимаю губы, в горле ком.

— Не знаю. Не думаю. Когда-то он был влюблен, и… кажется, теперь делает все,