Постройка печи заняла месяц.

Когда настала пора проводить испытания, Фольманы и Виллемсены явились полными семействами.

Только теперь Эбриме пришло в голову, что до сих пор они испытывали печь всего единожды, и невозможно сказать наверняка, получится ли во второй раз. Они будут выглядеть фанфаронами и глупцами, все трое, если ничего не выйдет. Хуже того, провал непременно скажется на их будущем – а эта мысль заставила Эбриму осознать, что он, оказывается, незаметно для самого себя начал строить планы, как бы обосноваться в Антверпене. В довершение всего ему было ненавистно представлять, как он опозорится на глазах у Эви.

Карлос растопил печь, Эбрима засыпал железную руду и известняк, а Барни принялся подгонять двух запряженных в постромки лошадей, что приводили в действие меха.

Как и прежде, ждать пришлось томительно долго.

Барни с Карлосом болтали о пустяках, скрывая беспокойство. Эбрима старательно сохранял на лице обычное безучастное выражение, хотя на самом деле чувствовал себя так, будто поставил все, что имел, на единственную карту.

Зрители заскучали. Эви заговорила с Хенни о том, как тяжело бывает с детьми-подростками. Трое сыновей Яна устроили догонялки по двору за дочкой Альберта. Бетье, жена Виллемсена, предложила перекусить апельсиновыми дольками, но Эбрима слишком волновался, и ему кусок в горло не лез.

Из печи потекло раскаленное железо.

Медленно, очень медленно жидкий металл начал изливаться в заблаговременно проложенный каменный желоб. Постепенно скорость потока возросла, и металл стал заполнять фигурные выемки в земле. Эбрима поспешил подбросить в печь еще руды.

Альберт Виллемсен восхищенно воскликнул:

– Вы только поглядите! Течет и течет!

– Так и должно быть, – объяснил Эбрима. – Покуда вы продолжаете наполнять печь, она будет выдавать железо.

– Его придется очищать, прежде чем использовать, – предупредил Карлос.

– Это я вижу, – отозвался Альберт. – Но все равно отличная работа!

– Вы хотите сказать, что королю Испании это ваше изобретение не нужно? – недоверчиво спросил Ян Фольман.

– Думаю, короля Фелипе о нем даже не известили, – сказал Карлос. – Зато другие севильские мастера по металлу решили, что им грозит опасность. Испанцы не любят перемен. Люди, заправляющие нашими производствами, боятся всего нового.

Ян кивнул.

– Вот почему, наверное, ваш король покупает столько пушек у чужестранцев вроде меня. Сами испанцы производят недостаточное количество.

– И жалуются, что американское серебро привозят в Испанию, а оно тут же утекает за границу.

Ян улыбнулся.

– Мы, сам видишь, голландские купцы, а не испанские гранды, так что пошли в дом, выпьем и поговорим о деле.

Они вместе вошли внутрь и расселись вокруг стола. Бетье подала пиво и холодные колбаски, а Имке сунула детям гость изюма, чтобы они не отвлекали взрослых.

– Доходы от этой печи сперва пойдут на покрытие моей ссуды и процентов, – сказал Ян.

– Конечно, – согласился Карлос.

– Дальнейшие доходы следует разделить между вами и Альбертом. Годится?

Эбрима сообразил, что слова «между вами» можно при желании толковать как угодно, и Ян, по-видимому, намеренно так выразился: он не знал, стоит ли считать Эбриму равноправным с Барни и Карлосом.

Сейчас было не до обиняков.

– Эту печь придумали и построили трое, – сказал Эбрима. – Карлос, Барни и я.

Все посмотрели на Карлоса, а Эбрима затаил дыхание. Карлос медлил с ответом. Вот оно, настоящее испытание. Тогда, на плоту, подумалось Эбриме, Карлосу было совсем просто признать его свободным, но теперь-то все иначе. Если Карлос согласится признать Эбриму ровней себе в присутствии Яна Фольмана и Альберта Виллемсена, это будет означать, что так оно и есть.

А Эбрима и вправду станет свободен.

Наконец Карлос произнес:

– Поделим на четверых. По доле Альберту, Барни, Эбриме и мне.

Эбриме хотелось кричать от радости, но африканец все-таки сдержался. Покосился на Эви и заметил на ее лице улыбку.

И тут Барни устроил переполох.

– Меня вычеркивайте.

– Это почему? – не понял Карлос. – Что ты несешь?

– Печь придумали вы с Эбримой, – ответил Барни. – Я почти не участвовал. И не собираюсь оставаться в Антверпене.

Имке судорожно вздохнула, будто всхлипнула. Должно быть, дочка Фольмана влюбилась в англичанина.

– Куда ты хочешь уехать, Барни? – спросил Карлос.

– Домой. Я уже больше двух лет не получал весточек от своей семьи. Когда мы добрались до Антверпена, Ян сказал, что моя мать разорилась после падения Кале. Мой брат Нед бросил семейное дело, стал кем-то вроде писаря, как я понял, при дворе королевы Елизаветы. Я хочу их увидеть, хочу убедиться, что с ними все в порядке.

– И как ты попадешь в Кингсбридж?

– В гавани Антверпена стоит судно из Кума. «Ястреб». Оно принадлежит Дэну Кобли, а шкипером на нем Джонас Бэкон.

– У тебя же нет денег на проезд! Опомнись!

– Вчера я говорил с первым помощником шкипа, Джонатаном Гринлендом. Я знаю его с детства. На пути сюда умер один из матросов, корабельный кузнец и плотник. Займу его место и так доплыву до дома.

– А на что ты будешь жить в Англии, если ваше семейное дело погибло?

Барни пренебрежительно усмехнулся – от этой его усмешки девичьи сердца просто таяли, что могла бы подтвердить Имке.

– Что-нибудь придумаю.

3

Барни подступил с расспросами к Джонатану Гринленду, едва «Ястреб» вышел в море и у моряков, избавленных от необходимости выводить судно из гавани, появилось свободное время.

Джонатан провел в Кингсбридже всю минувшую зиму и присоединился к команде «Ястреба» лишь несколько недель назад. Он мог пересказать Барни все городские новости. Сказал, что заглянул перед отъездом к Элис, рассчитывая, что та будет бодра и деловита, как обычно. Однако миссис Уиллард приняла его в рабочей комнате своего большого дома, глядевшего на западный фасад собора; она просто сидела и ничего не делала. Вокруг лежали старые учетные книги, но Элис к ним не прикасалась. По всей видимости, она продолжала ходить на заседания городского совета, но слова не брала. Барни было очень трудно вообразить, что мать забросила дела: сколько он себя помнил, Элис постоянно занималась сделками, считала проценты и калькулировала доходы; ее стремление зарабатывать деньги торговлей было всепоглощающим. Случившаяся перемена казалась зловещей.

Сэр Реджинальд Фицджеральд, обманом добившийся разорения Элис, по-прежнему оставался мэром Кингсбриджа и проживал, как прибавил Джонатан, в своем роскошном особняке Прайори-гейт. А вот епископа Джулиуса сместили. Королева Елизавета отказалась от всех своих обещаний и вернула Англию в лоно протестантства. Она потребовала от клириков принести клятву признания верховенства государя, поклясться в верности королеве как главе Английской церкви; отказ приравнивался к измене. Почти все нижние чины клира согласились, зато почти все католические епископы отказались. Их могли бы казнить, но Елизавета обещала больше не преследовать людей за веру и выполняла это свое обещание – по крайней мере пока. Поэтому большинство епископов попросту лишили сана и прежнего положения. Джулиус теперь делил с двумя монахами дом, примыкавший к церкви Святого Марка в северном Кингсбридже. Гринленд сказал, что видел Джулиуса пьяным в таверне одним субботним вечером: бывший епископ говорил всем, кто соглашался его слушать, что католическая вера снова возвратится. Он смотрелся жалко, по словам Джонатана, однако Барни подумалось, что этот злодей-церковник заслуживал куда худшей участи.