Доходившие из тыла слухи пока еще не отражались на рядах солдат. Напротив, своей подтянутостью и отчетливым исполнением обязанностей они как бы хотели подчеркнуть еще более свою верность долгу. Они даже как будто повеселели, исполняя от сердца то, что раньше делалось под страхом наказания.

В мае мы покинули Олеюв, где уже давно царило полное спокойствие, и двинулись на юг, на Конюхи – крупное местечко в нескольких километрах от намеченного пункта неприятельских позиций.

Здесь я нашел Управление артиллерии 4-го корпуса и поступил в распоряжение генерала Седельникова, начальника всей ударной артиллерийской массы.

Удивительно, что последний мой начальник артиллерии в Александрополе, Менайлов, и теперешний, Седельников, были оба во время оно командирами батарей в Гомборах. Но в противность своему коллеге, Седельников оказался на редкость приятным человеком, как ясностью ума, так и работоспособностью.

В разгаре обсуждения подготовки среди начальников, собранных Седельниковым, появились две знакомые фигуры, которые я тотчас же узнал: это были Кирей и Яковлев – «фирма», как они рекомендовали себя под Черновцами. Они удивительно смахивали на льва и шакала.

– С разрешения вашего превосходительства, – сказал Кирей, – я позволю себе внести предложение.

– Да, да, именно предложение, – подтвердил Яковлев.

– Пользуясь огромным опытом в изучении боевой работы французской артиллерии, ввиду, так сказать, отсутствия доктрины и соответствующей ориентировки в действиях нашей артиллерии…

– Именно, полного отсутствия ориентировки, – поправляет Яковлев…

– …Взять на себя общее руководство координированием всех наших усилий, согласно выработанной нашими союзниками технике.

Какого мнения господа присутствующие по этому поводу? Разрешите мне задать вопрос, ваше превосходительство?

Генерал Седельников, по-видимому, не ожидал такого оборота дела и без возражений предложил высказаться по этому поводу, начиная с младшего.

– Разрешите мне доложить вам, ваше превосходительство, – на чал я, – что условия Западного фронта с его перегрузкой позиций артиллерией, лишенной всякой инициативы, далеко не подходят к нашим позициям. Да и результаты этих прорывов – десятки метров в несколько дней – не могут вознаградить затраченных нами усилий. Мне кажется, мы должны быть очень благодарны полковнику Кирею за его информации, но на сегодня едва ли они нам пригодятся.

Присутствующие здесь артиллерийские начальники не первый раз участвуют в прорывах германского фронта, большинство довело технику до последнего слова, и все мы находимся под руководством ответственных начальников, избранных для этой задачи. Принимая с благодарностью каждый добрый совет, я полагал бы, что под их руководством мы достигнем полной координации всех наших действий для целесообразного употребления нашей артиллерийской мощи, не нарушая соответствующей организации.

Видимо, в этих словах я выразил вполне ясно мнение всех присутствовавших, потому что этим вопрос был исчерпан.

Боевые участки были распределены. Я вошел в сектор генерала барона Волио, с которым был знаком еще во время конской переписи в Олонецкой губернии; под моей командой было сосредоточено пять тяжелых батарей, имевших задачей сравнять препятствия для атаки 6-го Финляндского полка на Среднюю Гору.

– Пришла пехота, пошла работа, – весело приговаривал мой адъютант поручик Ташков, – уже распределили боевые участки.

А работы было довольно. Впервые с начала войны приготовления к прорыву носили такой серьезный характер. Казалось, все, что было заготовлено царской Россией, было поставлено на карту. Артиллерийские склады были завалены снарядами, огромная масса строительного материала была сложена за позициями. Подступы к неприятельским линиям обратились в гигантские плацдармы. Воздвигались командные посты, тщательно оборудованные наблюдательные пункты. А противник совсем присмирел, словно замер под угрозой неизбежного удара. Одни лишь авионы, без устали прорезавшие небо во всех направлениях, давали знать о том, что противник не дремлет и готовится к последнему решительному бою.

Не спали и мы. Батареи исподволь подготовляли свои позиции, тщательно маскируя работы, с тем чтоб занять их накануне боя.

В передовых линиях подготовлялись наблюдательные пункты, тщательно заминированные, но снабженные щелями для наблюдения и бетонированными убежищами. Мой командный пост находился во 2-й линии передовых окопов, с кругозором на весь указанный мне сектор, был снабжен траверсами[140]и надежно обеспечен двумя слоями бетонных плит. Офицеры-наблюдатели впереди траншей пользовались перископами, совершенно незаметными в море проволочных заграждений, и были связаны с командными постами глубоко заложенными в землю кабелями. Но и о тыле приходилось подумать: для укрытия людей и лошадей я использовал глубокую балку с крутыми берегами, где они скрывались в искусно врезанных в берег убежищах, идеально замаскированных от воздушного наблюдения.

Первый же налет авионов выявил всю целесообразность этих мер. Все поле кругом было осыпано бомбами, но даже осколки не залетали в узкую щель убежища. Это послужило поводом к недоверию солдат к только что появившимся комитетам – «председатель» дивизионного совета, писарь Миловатский, критиковавший наши сооружения «за счет солдатских мозолей» и пренебрежительно обосновавшийся где-то в стороне, при первых же разрывах налета бросился со всех ног в находившийся поблизости картофельный погребок, где и застрял, как мотовило в бутылке. После бомбардировки со всех сторон на его крики сбежались люди, но вытащить им его удалось, лишь разобрав начисто его убежище.

Это надолго послужило притчей во языцех, а герою дня товарищи поднесли картофельную медаль в память его подвига. Как ему удалось туда пролезть, так и осталось загадкой.

В ночь на 10 июня батареи заняли свои позиции и на другое же утро начали пристрелку. Все было подготовлено по заранее обдуманному плану, выработанному согласно превосходным воздушным фотографиям и данным, доставленным разведкой.

На нашем участке противник занимал командную возвышенность, в середине и по краям увенчанную бетонными сооружениями, соединявшимися прекрасно оборудованными траншеями с вращающимся стальным куполом в центре для скорострельной пушки и другим – для пушки Гочкиса. Замкнутая горжа[141]придавала редуту характер долговременного укрепления, господствовавшего над окопами первой и второй линии. Под бруствером море проволоки тремя ярусами охватывало бетонированный язык, снабженный пулеметами и игравший роль капонира.