Но и сам Феофан, и Иоанн Куркуас ради собственной чести так прочно убедили василевса, что остатки разбитых русов бежали на десяти судах и без добычи, что почти сами в это поверили. Решили, что раз уж скифы убрались назад к себе в Скифию, то не так важно, сколько их было.

А главное, что в полной победе убежден василевс.

Боян и сам не знал, какую сложную задачу поставил перед Феофаном. И думать было нечего – завести с Романом разговор о мире со скифами, которые, оказывается, сохранили достаточно сил для новой войны. Но если не говорить – эта новая война из неприятной возможности станет еще более неприятной действительностью. И ему, Феофану, а не Варде и Петроне придется вновь облачаться в золоченый клибанион и выходить в море, в чад «влажного огня», вопли боли и боевые кличи, свист сотен стрел и «Господи помилуй!».

Феофан мысленно помолился Богоматери, чтобы успокоить мысли. Какой-нибудь выход всегда можно найти.

Боян напряженно ждал. Если он добьется хоть какого-то успеха здесь, это принесет благоденствие и покой многим. Ингвар останется русским князем. Положение Огняны-Марии укрепится, если желанный для всех русов мир будет доставлено родичами новой княжьей жены. А если благодаря ему, Бояну, русское войско не появится на побережье Болгарского царства, то Петру придется больше прежнего считаться с младшим братом. В этом доверительном разговоре царевича с патрикием, как в узле того древнего царя, причудливо соединились судьбы и чаяния нескольких держав и многих тысяч людей – и наделенных властью, и простых.

– Сейчас… – задумчиво начал Феофан, внимательно рассматривая свои эмалевые перстни, – не стоит говорить с василевсом о мире с росами. Я верю тебе, что они способны развязать новую войну, но Роман не поверит в это без доказательств.

О том, что он сам, на пару с доместиком схол Востока, и создал в уме Романа такое убеждение, Феофан предпочел не упоминать.

– Но даже зло можно иной раз обернуть себе на пользу… Если ты говоришь, что русы могут собрать новое войско, – Феофан пристально глянул в лицо Бояну и кивнул, – пусть собирают. Пусть объявят новую войну Романии. Чтобы для всех стала очевидна необходимость мира с ними. А ты, если тебе тоже дорог этот мир, предупредишь меня о том, что они готовы двинуть войско на нас. Но только в самом деле заранее предупредишь, а не как вы это сделали в прошлом году – за три дня! – Феофан усмехнулся, вспомнив тогдашнюю суету. – Чтобы мы успели выслать им навстречу посольство до того, как они подойдут к нашим пределам. И встретиться, скажем, на Дунае. Тогда все останутся довольны: скифы покажут свою силу, а ромеи – свою мудрость, миролюбие и милость.

Боян почти не дышал, сосредоточившись на том, чтобы сохранить невозмутимость и не показать, как он потрясен. Феофан, паракимомен, первое лицо в государстве после членов царской семьи, предлагает ему… подбить русов на новый поход сюда? Правда, русы и сами хотят этого похода. Но договор без похода они хотят больше…

– Значит, невозможно заключить мир без начала новой войны? – осторожно уточнил он, верно ли понял.

– Именно, мой дорогой! – Феофан, довольный его понятливостью, наклонился и слегка похлопал царевича по руке. – И если ты сумеешь устроить все так, как я сказал, то окажешь Романии немалую услугу. А ведь возможно, наша дружба пригодится и тебе самому.

Феофан ничего не добавил вслух, но оба собеседника подумали об одном и том же. Петр держится на болгарском столе лишь благодаря дружбе ромеев; их средний брат Иван живет в Романии на случай, если ромеям понадобится другой царь для болгар. Если же он, Боян, поможет без ущерба для ромейской чести помириться с русами, то приобретет друзей в таких высотах, куда Иван и не заглядывает никогда.

– Да благословит Бог твою доброту и мудрость, патрикий! – Боян встал и искренне поклонился Феофану. – Пусть мне придется провести на Руси еще одну зиму, но нужную весть ты получишь своевременно.

– Благословение Господне обогащает и печали собой не приносит, – улыбнулся Феофан. – Положись на меня… царевич, – он едва не сказал «сынок», так был доволен своим ловким замыслом. – И мы все уладим. Ведь для боговдохновенного василевса ромеев главное – иметь мир со всеми странами и народами.

После Коляды в Киев вновь явились послы от древлян: забирать Предславу Олеговну, невесту юного князя Володислава. С ними прибыл и Свенельд – исполняя свое давнее обещание раздобыть в Коростень деву Олегова рода, даже если придется ее умыкнуть. Принимала гостей княгиня Эльга: Ингвар, как и всякую зиму, объезжал подвластные земли. Она, сидя вместе с пятилетним Святославом на возвышении в Олеговой гриднице, обсуждала с древлянами, полянами и русами условия договора: о приданом невесты, о наследственных правах ее детей и о военном союзе, который из этого брака вытекал. Перед священным дубом Маломир, Обренко, Величко, Турогость и Гвездобор от всех древлян дали клятву на золотых обручьях: грядущей весной древлянские полки пойдут вместе с русскими на Греческое царство. Эльга стояла у дуба, держа Святку за руку и поясняя ему происходящее. С этим браком древляне становились родичами Ингварова наследника, и ему надлежало своими глазами видеть, как союз заключается.

Сама невеста, впервые за два года привезенная из Вышгорода, в святилище не присутствовала: ей пришла пора скрываться от людских глаз, опасаясь порчи. Все знатные жены и девы Киева, полянских, русских и прочих родов пребывали в возбуждении, готовясь снаряжать правнучку Вещего замуж. По обычаю, невесту провожают из родного дома, и Эльга назначила обряд в Олеговой гриднице: Предслава родилась в то время, когда ее отец был киевским князем, и замужество ее было союзом не столько семейным, сколько державным. Вот и еще один род славянский получал княгиню из руси; везде звучали надежды и пожелания, чтобы на этом и прекратились вековые раздоры между полянами и древлянами.

В день проводов невесты вся гридница была увешана длинными вышитыми рушниками. Их Предслава увезет с собой в Коростень и на свадьбе раздаст новой родне. На почетном месте – возле старого Олегова щита – висело родовое полотенце Предславы. Чтобы вышить родовое дерево невесты, Эльга и Ута достали свои собственные рушники и, как им самим когда-то старая княгиня Годонега, показывали дедов Предславе: вот старый Асмунд, вот его старший сын – Олег Вещий, вот Олегова дочь Венцеслава – твоя бабка, вот Олег Предславич… Приданое для княжны начали делать лет десять назад, еще при ее матери, тогдашней княгине Мальфриде. И все же завесить все стены гридницы ее рушников не хватило – боярские дочери принесли свои. В тот день, когда на двор явились древлянские сваты, бревенчатые стены целиком скрылись под белым полотном с красными узорами, вышитыми и ткаными. Киевские бояре с женами, занимая места на невестиной скамье, озирались с благоговением: будто в Мокошины палаты попали, как сказала Видиборова боярыня.

Ради важности предстоящего союза по невесту приехал сам Маломир – дядя юного жениха по отцу. В дареном желтом греческом кавадии, он возглавлял древлянских бояр-сватов. Войдя, те остановились у двери: им пока не полагалось снимать кожухов и садиться. Отец невесты был далеко, и Эльга, раздумывая, кому доверить его заменить, выбрала Мистину: он состоял в свойстве с Предславой, приходился сыном Свенельду, через которого и был устроен брак, умел много и хорошо говорить. А еще мог выпить больше, чем кто-либо другой, оставаясь при этом в рассудке – это для подобной должности важно.