В этот самый миг в главные ворота казармы во всем великолепии своего украшенного орденами голубого с золотом мундира и в фуражке с пером вошел полковник Машин.

— Вы опаздываете, — укоризненно сказал Ангьелкович.

— До Вас оказалось чертовски далеко идти, майор, — оправдывался Машин, вытирая со лба пот. — Не мог поймать ни единого экипажа. Проклятые извозчики ложатся спать с курами. Шел быстро как только мог, да еще при такой жаре. Насквозь вспотел. Простужусь насмерть, если тут же не переоденусь.

— Поговорите лучше с первым батальоном, — прервал его майор без особого почтения, — люди начинают волноваться.

Ангьелкович проводил полковника на учебный плац. Солдаты пребывали в крайнем возбуждении. Порядок был давно нарушен, люди сидели или беспорядочно лежали на земле, многие спали. Под открытым окном освещенной батальонной канцелярии пятеро солдат играли в карты. Офицеры, охваченные, видимо, теми же сомнениями, что и Ангьелкович, сидели на одной из скамеек. Увидев полковника, они вскочили и заняли свои места. Солдаты же, напротив, разглядывали Машина с любопытством безучастных зрителей.

— Батальон, слушай! — скомандовал Ангьелкович. Затем он отдал рапорт Машину. — Разрешите доложить, господин полковник, батальон построен в полном составе!

Машин ответил на приветствие.

— Благодарю, майор.

Солдаты вскочили на ноги и построились за своими офицерами. Сжав губы, Машин нетерпеливо наблюдал за ними.

— Это дерьмо, а не солдаты, — пробормотал он себе. — Расстрелять каждого десятого, тогда поймут, что такое дисциплина.

Наконец, все успокоились, и Ангьелкович смог говорить:

— Солдаты, я собрал вас здесь, чтобы сделать важное сообщение. Справа от меня стоит полковник Александр Машин, который только что назначен королем Александром I новым командиром Дунайской дивизии. Его величество уполномочил полковника Машина исполнять также обязанности военного министра, поскольку министр Милован Павлович в полночь сложил с себя эти обязанности.

Среди солдат возник ропот. Они не могли толком понять, почему им сообщают обо всем этом среди ночи, хотя с таким же успехом это можно было бы сделать и завтра утром. Машин почувствовал нарастающий среди солдат мятежный дух и подошел вплотную к первой шеренге.

— Внимание! — заорал он так, что его голос донесся до самых дальних уголков плаца. — Еще один звук, и я прикажу заковать в кандалы каждого десятого. — Угроза возымела действие. Ропот и шарканье ног мгновенно прекратились, как будто на площадь опустился звуконепроницаемый колпак. — Слушать меня! Батальон выступает в город и занимает позиции к северу, востоку и югу от Старого Конака. Двигаться в полной тишине, соблюдая строй. Ни одного выстрела — только в случае прямого приказа офицера. Ваша задача защитить Его Величество короля Александра от толпы демонстрантов, которые будут стремиться ворваться во дворец.

По рядам прокатилось громкое «Живио полковник Машин!». Обращение, которое они услышали, достигло своей цели, и у людей был достаточный повод славить полковника. Ничего не доставляет крестьянским детям большего удовольствия, как еще раз побить морду этим задавакам горожанам. Солдаты уже испытали это 6 марта, когда они быстро разделались с демонстрацией у ворот Конака. Перспектива еще раз проучить этих слюнтяев сразу же их сильно воодушевила.

Пока батальон перестраивался для марша, полковник Машин распорядился держать остальную часть полка в боевой готовности, но оставаться до особого распоряжения в казарме. После этого он взял командование на себя и зашагал во главе батальона через спящий город.

Полицейский комиссар Велькович, дежуривший в эту ночь на участке по улице Князя Михаила, услышал странный шум; казалось, внезапно тяжелые капли дождя забарабанили по листьям каштанов. Когда он выглянул из-за двери, чтобы проверить, действительно ли идет дождь, то увидел длинную колонну солдат, которые, как ему показалось, исподтишка вынырнули из тени парка Калемегдан. От неожиданности комиссар лишился дара речи. Не было никакой причины, оправдывавшей появление войска в центре города: не проходило никаких маневров, не намечалось никаких демонстраций. Он закрыл дверь, подошел к телефону и приказал хриплым от волнения голосом соединить себя с префектом Маршитьяниным.

Разбуженный префект — сон которого нынешней ночью был глубже обычного, потому что, мучаясь от зубной боли, он выпил, перед тем как лечь, четверть литра сливовицы — воспринял звонок как плохую шутку. Когда до него наконец дошло, что звонит один из его комиссаров и что войска окружают королевский дворец, он окончательно потерял голову.

— Что, черт побери, я отсюда могу сделать? — заорал он. — Если действительно войска двигаются к Конаку, они давно прошли мимо меня. Звоните в управление полиции. Всех наших, кто есть в наличии, направить в Старый Конак. Все входы перекрыть, если нужно — силой. Поднимите по тревоге дворцовую стражу. Хотя генерал Лаза приказал держать их в боевой готовности и запретил выход из дворца, тем не менее позвоните ему. Как только я окончательно приду в себя, буду там сам. Ну, да поможет Вам Бог, если окажется, что это ложная тревога.

Связь прервалась. Велькович покачал головой. Он приоткрыл дверь и увидел, как последняя шеренга завернула на Теразию и скрылась за рядом одноэтажных магазинов. Хотя он и был зол на Маршитьянина, тем не менее приказал соединить себя с управлением.

Там, вообще-то, должен был дежурить молодой зять генерала Лазы Петровича, один из представителей белградской золотой молодежи. Как многие, кто попал на службу благодаря родственным связям с власть имущими, он чувствовал себя слишком неуязвимым, чтобы относиться к своей службе всерьез. Хотя генерал Лаза предупредил его быть особенно бдительным, но, когда к полуночи ничего особенного не произошло, он решил провести часок в объятиях своей теперешней любовницы, французской танцовщицы из варьете. Свои должностные обязанности он возложил на молодого писаря из канцелярии.

Получив звонок от комиссара Вельковича, молодой человек страшно занервничал. Он только несколько месяцев назад пришел в полицию и был совершенно не готов к тому, чтобы командовать людьми вдвое старше себя. Половина из них патрулировала город, другие, включая назначенное на сегодняшнюю ночь подкрепление, сидели в караульном помещении — дремали или играли в карты. Как он должен перекрыть входы в Конак с восемнадцатью человеками? Должен ли он приказать стрелять по солдатам? Как и многие белградцы, он был в курсе слухов о предстоящем военном перевороте; но почему именно ему выпало оказаться между враждующими сторонами, если между сторонниками короля и путчистами дело дойдет до стрельбы?

Прежде всего нужно было привести в чувство этих яростных картежников и разбудить спящих. Пока он не решит эту серьезную проблему, вопрос — стрелять или не стрелять — был чисто гипотетическим. Молодой человек думал, не позвонить ли в Конак — попросить указаний, но тогда бы он подвел своего начальника и утратил его покровительство. Как часто он рисовал себе ситуации вроде этой, когда ему выпадет шанс показать всему свету, что он способен быстро принимать решения и действовать геройски. Но теперь, когда этот шанс ему давался, он был словно парализован.