СМЕРШа, поведал 7 сентября 1953 года на допросе бывший заместитель начальника Следчасти по особо важным делам МГБ полковник Коняхин: «11–12 марта 1953 года я был на докладе у министра (Берии. — Б. С.), и когда дошла очередь до дела Абакумова, Берия, не расспрашивая о виновности Абакумова, иронически произнес: «Ну, что еще нашли у Абакумова, кроме его квартиры и барахольства?» Я ответил, что подтверждены факты обмана ЦК ВКП(б) и, помимо этого, Абакумов ничего не сделал по заявлению врача Тимашук в выявлении обстоятельств смерти тов. Жданова. Берия сразу же напустился на меня: «Как Абакумов ничего не сделал по заявлению Тимашук? А вы знаете, что Абакумов передал это заявление Сталину? Почему вы меня обманываете? Неужели вас учили в ЦК обманывать руководство? (Теперь Абакумова, в связи с изменением политической конъюнктуры, обвиняли уже не в недостаточном, а чрезмерном рвении в расследовании «дела врачей»; при этом Берия то ли не знал, то ли умышленно исказил обстоятельства того, как попало к Сталину заявление Лидии Тимашук. — Б. С.)».

Я промолчал и, в частности, не сказал Берии о замечании товарища Сталина, которое им было сделано в моем присутствии 20 февраля 1953 года, а именно: «Это Берия нам подсунул Абакумова… Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей…»

Выходит, что в последние дни жизни вождь рассматривал возможность приобщить к делу Абакумова Лаврентия Павловича. Вероятно, Сталина останавливала только роль, которую играл Берия в атомном и водородном проектах. До того как будет взорвана первая советская водородная бомба, менять коней на переправе было рискованно.

Маленков и Берия решили инкриминировать Абакумову не только «дело врачей», все фигуранты которого в апреле были реабилитированы по инициативе Лаврентия Павловича, но и «дело авиаторов» 1946 года, где инициатором реабилитации выступил Маленков, а также чтобы порадовать военных, фальсификацию «дела» бывшего начальника кафедры Высшей военно-морской академии вице-адмирала Леонида Георгиевича Гончарова. 73-летнего старика арестовали в апреле 1948 года и за две недели допросов с применением «острых методов» довели до смерти от сердечного приступа. Абакумов по-прежнему отрицал свою вину, утверждая, что действовал по приказу Инстанции, то есть ЦК и Сталина.

После ареста Берии в деле Абакумова наступила новая пауза. Теперь у следователей родилась мысль объединить в одну группу заговорщиков Виктора Семеновича и Лаврентия Павловича. Это выглядело форменным издевательством над здравым смыслом, поскольку было хорошо известно: Берия и Абакумов еще с войны друг друга терпеть не могли. Допрошенный новым Генеральным прокурором СССР Романом Андреевичем Руденко, Абакумов наличие тесных связей с Берией отрицал: «На квартире и на даче у Берии я никогда не бывал. Отношения у нас были чисто служебные, официальные, и ничего другого».

Никаких показаний о дружбе с Абакумовым не дал и Берия. Это не помешало Руденко на суде назвать его «членом банды Берии». Подобные кульбиты следствия только укрепляли Абакумова в намерении твердо отрицать все обвинения. Несговорчивого арестанта 3 августа 1953 года вернули в Лефортово, но тамошние суровые условия грозили тяжелобольному Абакумову скорой смертью. Поэтому 26 сентября его перевели во Внутреннюю тюрьму на Лубянку. Чтобы хоть как-то восстановить силы, Абакумову разрешили покупать продукты в тюремном ларьке на сумму 150 рублей в месяц. Но бумагу для писем в ЦК КПСС ему по-прежнему не давали.

Совершенно секретный

«открытый» процесс

Суд над Абакумовым, Леоновым, Лихачевым, Комаровым, Броверманом и Черновым (дело симулянта Шварцмана выделили в отдельное производство) начался 14 декабря 1953 года в ленинградском Доме офицеров. Судила бывшего главу МГБ и его товарищей Военная коллегия Верховного Суда СССР. Судебные заседания считались открытыми, однако стенограмма процесса была снабжена грифом «совершенно секретно», из чего можно заключить: вся публика в зале окружного Дома офицеров была бравая и присяжная, из числа бывших подчиненных Абакумова, заранее давших подписку о неразглашении. Абакумов сразу же заявил ряд ходатайств, ни одно из которых удовлетворено не было. Виктор Семенович требовал приобщить к делу его докладные записки в ЦК и Совмин; постановления ЦК о расследовании преступной деятельности фигурантов «ленинградского дела»; его, Абакумова, собственные приказы о ликвидации недостатков в работе следственного аппарата министерства; постановления директивных органов о сокрытии бывшим главой МГБ Меркуловым ряда материалов по «авиационному делу». Абакумов также потребовал вызвать в суд бывшего первого заместителя министра госбезопасности генерал-лейтенанта С. И. Огольцова, курировавшего Следственную часть по особо важным делам, рассмотреть факты применения к нему и другим подсудимым в период следствия мер физического воздействия и занести в протокол судебного заседания, что в период следствия ему, Абакумову, не разрешали писать заявления в Президиум ЦК КПСС. Суду все было ясно, приговор написали заранее, а задачей прокурора и судей было не допустить, чтобы в ходе заседаний упоминались фамилии действующих руководителей партии и правительства или говорилось о причастности ЦК к фабрикации политических дел. Некоторые вольности позволялись лишь в отношении второстепенных участников процесса. Так, прокурор Руденко потребовал для Чернова 25 лет тюрьмы, а судьи, посовещавшись, дали ему «только» 15 лет лагерей. Впрочем, это похоже на заранее запланированное милосердие, дабы продемонстрировать объективность и беспристрастность суда.

Абакумов отказался от адвоката. В начале судебного заседания он заявил: «Виновным себя не признаю. Это дело провокационное, оно сфабриковано Берией, Кобуловым и Рюминым». Остается загадкой, почему Виктор Семенович в числе главных виновников своих злоключений назвал бывшего покровителя — Богдана Кобулова. Абакумов признавал факт фальсификации «ленинградского» и других дел, но утверждал, что сам он за это ответственности не несет, поскольку действовал по прямым приказам Сталина и ЦК. В своей защитительной речи Виктор Семенович ответственность за свой арест возлагал на уже осужденных чинов МВД и МГБ: «Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Я заключен под стражу в результате происков Берии (на самом деле, скорее — в результате происков Маленкова, хотя основное решение принимал, конечно, Сталин. — Б. С.) и ложного доноса Рюмина… Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления… я ничего не делал сам. В ЦК Сталиным давались указания, а я их выполнял. Государственный обвинитель ругает меня, с одной стороны, за допущенные перегибы, а с другой — за промахи, смазывания. Где же тут логика? Дело «СДР» расследовано правильно. Мне же в течение трех с половиной лет и пытались доказать, что я «смазал» террористические намерения у 15-16-летних юношей и девушек…

Недостатки у меня были, я их не скрывал. Утверждать, что я использовал такой орган, как Особое совещание, для расправы, — значит забывать о том, что я никогда не председательствовал