Роуленд сумел поднять себя на ноги, уцепившись за край стола, а затем, придерживаясь за стулья, добрался до Дрока и привалился к его плечу. Даже в полусне он узнал ношу на руках у Нарла. Пеони по-прежнему крепко спала – она еще не шелохнулась, хотя многие вокруг нее уже ворочались. Нарл соскользнул с взмокшего Дрока, отнес ее к ближайшему столу – пол теперь уже лишь слегка вздрагивал, как лошадь, сгоняющая со шкуры муху, – и бережно уложил. Роуленд схватил пару подушек с ближайших стульев и неуклюже, поскольку руки все еще не вполне его слушались, пристроил их ей под голову.

Нарл повернулся к двум борющимся фигурам, в которых с трудом угадал Рози и Перницию, хотя разглядеть что-либо было практически невозможно. Магия Перниции и ярость Рози окутывали их, и он не мог отличить одну от другой, поскольку видел только два смутных человеческих силуэта в свирепом вихре схватки.

«Судьба и все боги! – беззвучно сказал он себе, слишком испуганный, чтобы произнести что-либо вслух, неспособный к связной речи и к тому же уверенный, что никакие его слова не принесут ни малейшей пользы, – нет нужды и пытаться. – Рози! Неужели нельзя было подождать, пока не появится кто-нибудь, способный помочь?»

Он знал: что бы тут ни происходило, у Рози осталось мало времени. Его удивляло только, как ее гневу и отчаянию удалось так долго ее защищать.

Где же Катриона? Или Айкор? Или Тетушка? Он быстро огляделся и лишь тут заметил, что еще не все в зале приходят в себя. Ни одна фея и ни один волшебник пока не очнулись – не только из уроженцев Двуколки, но и из королевской свиты тоже. Катриона лежала почти у самых его ног. Он опустился на колени рядом. Боль и горе Вудволда перекатили ее на спину. Рот ее слегка приоткрылся, а лицо тревожно вытянулось, как будто она отчасти припоминала, что какое-то важное дело осталось незавершенным. Нарл коснулся ее щеки, обращая к ней мысли, где бы она ни находилась, и тут же понял, что не сумеет ее разбудить. Он пытался еще мгновение или два, надеясь найти хотя бы ключ к тому, что удерживает ее, но она ушла слишком далеко. Он почувствовал только, что, если задержится, нечто стерегущее ее вцепится и в него тоже, поскольку он тоже был феей.

Он уже наполовину проиграл: он ощущал большой зал вокруг себя и содрогающийся пол под коленями, но не мог оторвать пальцы от лица Катрионы, не мог встать и обернуться. На нем лежало тяжкое холодное бремя, давящее на плечи. Неимоверным усилием он поднял свободную руку к железной цепи, которую носил на шее, и схватился за древний бугорок, некогда приваренный им туда. Прикоснувшись к нему, Нарл охнул, но сумел отдернуть пойманные в ловушку пальцы.

Для спасения спящих потребуются мощные чары. А те, кто ими владел, спали. Перниция все продумала. Если она победит, тем меньше настоящих и возможных соперников или врагов ей придется устранять, если же проиграет… то победит все равно, потому что эта страна сделается непригодной для жизни без своих фей и магов, необходимых, чтобы долго и запутанно выторговывать перемирие у ее природного волшебства. А три четверти лучших фей и магов находились сейчас в большом зале лорда Прендергаста, куда прибыли ради празднования двадцать первого дня рождения принцессы.

Он не мог отвлекаться на это сейчас. Он обдумает это позже. Сейчас его волновала Рози, в одиночку бросившаяся в бой, хотя не могла не знать, что наверняка его проиграет. Неужели она думала, что он не последует за ней даже на край земли, если придется?

Но что он может против Перниции?

Он поднялся снова в надежде на вдохновение и не заметил Зеля, рысцой подбежавшего к нему сзади. Лис обогнул его лодыжки, остановился рядом с Катрионой и заглянул ей в лицо. Нарл сделал несколько шагов к маленькому жуткому вихрю, поглотившему Перницию и Рози. Зель поставил обе передние лапы на грудь Катрионе.

«Катриона, – позвал он, – ты должна очнуться и помочь нам».

Нарл ничего об этом не знал – его внимание приковало что-то еле заметное, бледное, шевельнувшееся высоко вверху. Он запрокинул голову и увидел, что меррел, стоящий на своей балке, полураскрыв крылья, смотрел вниз, прямо на него, как будто пытался встретиться с ним взглядом.

Меррел. Меррел не спал.

Из всех живых существ меррелы лучше всех видели вдаль. Паря в небе в полулиге над землей, меррел мог заметить полевую мышь, взбегающую вверх по стеблю в свое травяное гнездышко. Нарл, не владеющий звериной речью, тем не менее отчетливо слышал, как он говорит с ним – почти человеческим языком, выученным за долгие годы заточения над большим залом лорда Прендергаста.

«Я вижу ее, – говорил меррел. – Я вижу твоего друга, твоего товарища, твою любовь в смертельных объятиях с феей, которая двадцать один год добивалась ее гибели. Я вижу ее».

Меррел сидел высоко над полом зала, прикованный короткой цепью из холодного железа, которую не разорвать никакими чарами. Нарл вдохнул поглубже, собрал всю магию, какая в нем была, удержал и всмотрелся в нее. Затем он вспомнил опыт всех лет, проведенных в кузнице, то, как он работал с холодным железом в огне, земле, воздухе и воде. И он схватил магию так, будто она была привычным ему материалом, и принялся гнуть ее и придавать ей форму, длинную и тонкую, с острием и лезвием. Магия брыкалась, словно сердитый жеребенок, поскольку он не привык с ней обращаться, а она и в лучшие времена куда менее покорна, чем железо. Никакое волшебство не желает, чтобы с ним обращались так, будто оно нечто заурядное и скучное, бездеятельное вне рук чародея, и еще менее охотно оно покоряется воле кузнеца. К тому же в эту магию ему пришлось впечатать часть собственного существа, некую симпатическую связь со свойствами железа, отчего стало еще хуже: с тем же успехом он мог бы сплетать огонь с водой. Множество раз магия едва не вырывалась из его рук, не желая подчиняться его воле, и он сам в глубине души понимал, что то, чего он добивается, неосуществимо по законам этого мира.

Но нечто в его руках превратилось в необходимое ему оружие, созданное, пожалуй, больше из его собственной крайней нужды, чем из чего-либо еще, и на краткий миг он испугался, поскольку не был уверен, что именно создал. Но ничего другого у него не было, как не было времени пробовать что-либо еще. Он схватил оружие, прицелился и метнул его в цепь на щиколотке меррела. Когда оно вырвалось из его ладоней, он едва сдержал крик: волшебное копье обжигало, как огонь в его кузнице, а его задело встречной тягой.

Катриона очнулась под треск, с которым раскололась крыша большого зала, и под клич охотящегося меррела. Она подняла взгляд и увидела птицу, которая провела в стропилах зала лорда Прендергаста не меньше лет, чем Рози прожила на свете. Меррел захлопал огромными крыльями и взлетел вверх, в рваную дымящуюся дыру в крыше. Два или три звена разорванной цепи на его щиколотке сверкнули в солнечном свете, а белизна его оперения слепила не меньше самого солнца. Он поднимался в небо, пока не скрылся из виду.

Катриона огляделась, пытаясь вспомнить, что произошло, и удивилась, почему все вокруг либо лежат на полу, либо ползают по нему. Она не могла понять, почему ощущает себя такой больной и потерянной, ибо чувствовала себя так, будто ее только что проволокли сквозь какое-то густое, холодное, мерзкое, липкое вещество, замазавшее ей глаза, чтобы она не видела дороги, заткнувшее нос и рот, чтобы она не могла дышать, облепившее руки и ноги, чтобы ей не удавалось даже шелохнуться. И она по-прежнему оставалась бы там, если бы не то, что так целеустремленно ее тащило… Она рассеянно погладила молодого лиса, стоящего рядом с ней и задумчиво ее разглядывающего. Он позвал ее по имени и попросил о помощи, внезапно вспомнилось ей, а вместе с этим вспомнился и день больше двадцати лет назад, когда другой лис потребовал от нее, чтобы она пришла на выручку лисе, которая назовет ее по имени. Она не слышала, как разговаривают лисы, со времен раннего детства Рози.