У секретного агента Мухоловки был большой опыт оперативной работы. Лицом не дрогнула.

— Поняла.

Мисс Виктория, взглянув внимательно, поморщилась.

— Боюсь, что нет. Я имею в виду не вашего симпатичного голландца.

2

Ингрид задерживалась. Стрелки настенных часов уверенно перемещались из вечера в ночь, за темным окном шумел дождь, но на лестничной площадке было тихо. Шаги светлоглазой он научился узнавать сразу после того, как хлопнет дверь подъезда. Привык! Может, потому и не вернулся в пропахшую клопами гостиницу еще вчера, как вначале планировал. Там нет маленькой кухоньки, где можно выпить чай перед сном, молча, лишь глядя друг на друга.

…Подруга-паранойя морщилась, но не возражала. В «хитром» клоповнике Пейпер показывал служебный жетон. До взрыва на Вильгельмштрассе это было неопасно, свой у своих, но теперь по городу катились облавы, проверяли всех и вся. И нового жилья не найдешь, сразу возьмут на заметку. В «рыцарской» квартире надежнее, но Ингрид всегда приходила вовремя.

Харальд решил подождать, пока минутная стрелка станет вертикально…

— Спятил? — толкнула в плечо подруга.

Гауптштурмфюрер, резко выдохнув, сбросил прямо на пол пижаму и принялся одеваться. Закрепил кобуру под мышкой, проверил оружие, парабеллум и браунинг-малютку, наскоро завязал галстук, взялся за пиджак… Дверь подъезда негромко хлопнула. Он замер. Ингрид! Ее шаги!..

Девушка вошла молча, не ответив на «Добрый вечер!», долго снимала мокрый плащ, возилась с обувью и, наконец, соизволила бросить взгляд.

— Харальд, не стойте над душой. У меня совершенно нет настроения, и… Ладно, лучше сразу. Пойдемте!

Взяла за руку, потянула за собой. В комнате кивнула на кресло, сама осталась у двери. Сцепила пальцы до белых костяшек.

— Садитесь! Я прекрасно понимаю, что тайн от вас у меня быть не должно. Не тот этап жизни… Так вот, я завела любовника. Звучит пошло до рвоты, но более подходящее слово в культурном обществе не произносится. Да-да, того самого кабанчика с «сигель-рунами» на заднице и неплохим запасом бензина. Не волнуйтесь, герр Пейпер, у меня нет привычки разговаривать ни во сне, ни в процессе. У вас есть вопросы?

Харальд встал, пожал плечами.

— Вопросов нет. Что сказали, правильно. А я сейчас соберусь и уйду.

Не ушел — Ингрид по-прежнему стояла у двери, преграждая путь. В глаза не смотрела, молчала. Но вот дрогнули губы в непривычно яркой помаде.

— Вот так возьмешь — и убежишь? Даже не врежешь мне, как следует? Ты…

Проглотила сразу несколько слов, вдохнула поглубже и внезапно провела ладонью по глазам.

— Несколько дней мы не сможем видеться… Я не смогу. У тебя нервы бегемота, Харальд, и такая точно кожа. Катись!..

Отступила в коридор, отвернулась, еле слышно всхлипнула. Сын колдуна понял, что уходить, ничего не сказав, нельзя, задумался на миг… Подъездная дверь вновь хлопнула, но уже куда громче. Быстрые шаги, не идут — бегут со всех ног. Один, второй, третий…

Харальд выдернул Browning M 1906 из кармана, схватил девушку за плечо.

— Держи! Иди в комнату — и молчи. Если войду не я, поступай, как знаешь, но лучше — сразу в висок. Пыток ты не выдержишь. Прости за все!

В висок и поцеловал, прежде чем вложить оружие в ледяную ладонь и толкнуть в дверь.

— Открывай!!!

Это тоже в дверь — наружную. В три кулака.

* * *

О процедуре ареста в Тайной государственной полиции спорили с момента основания, когда еще никто не называл ее ни «стапо», ни «гестапо». Пейпер, числившийся ветераном, считал, что все должно проделываться как можно тише и незаметнее, иначе зачем называться «тайной»? С ним не соглашалась молодежь, еще не забывшая кровавые побоища на берлинских улицах. Арест — начало следствия, первая, очень важная борозда. «Клиента» следует ошеломить с ходу, поэтому никаких звонков в дверь, только кулаком, если не откроют сразу — ботинком. Начальство, вникнув в проблему, одобрило. После этого и заговорили о «русской процедуре», отработанной и очень эффектной. Рудольф Дильс, тогдашний шеф, настрого запретил, а вот Козел, став руководителем СД, очень заинтересовался.

— Открывай! Ну!!!

Гандрий Шадовиц шагнул к двери. Стрелять нельзя (Ингрид!), ждать, пока вышибут, глупо, лучше — сразу. Прежде чем щелкнуть замком и снять цепочку, вспомнил родную речь, вполголоса, на выдохе.

— Ovo nije smrt!

Перед глазами вспыхнула кроваво-красная Луна — и утонула в зеленом омуте.

* * *

— …Позови ее, Пейпер! Позови девочку, пожалей. Я же тебя знаю, ты ей пистолет дал, поганый параноик. Позови, мы ее не тронем. Ну!..

Колени упираются в пол, рука в болевом захвате. Вот-вот, и треснет кость. Шепот в ухо, чужие мокрые губы.

— Нет на нее ордера, stricher, только на тебя, предатель. Ее на допрос вызовут, если ничего не найдут, может, и выпустят. Позови, Пейпер, не бери грех на душу!

Бить стали сразу, с порога, но пока еще не по лицу. Разогревались…

— Позови!..

Упрямый сорб молчал. Боль осталась где-то далеко, не с ним, у самого края черного горизонта. Думать можно, думать — и вспоминать. Летняя пыльная дорога, человек на коленях, пистолет у затылка… Все справедливо, это ему за Отомара. Посмел поднять руку на старшего.

Крабат! Кра-абат!..

Сын колдуна шевельнул губами:

Не допел — кулак в кожаной перчатке запечатал губы.

— Как хочешь, Пейпер… Тогда мы сами.

Гандрий закрыл глаза. Что такое «сами», он знал. Стандартная процедура: выбьют — одним поставленным ударом — дверь, самый большой и толстый (кабанчик!) упадет на девушку, припечатывая к полу, вырвет из руки пистолет.

…Грохот. Выстрел? Нет, крик, ее крик. Не успела.

— Разбирайтесь с девкой, а мы поехали. Вставай, Пейпер, не в храме!

Вздернули за плечи, прислонили к стене. Еще один удар — точно в нос, юшку пустить. Это уже не для него, для Ингрид. С непривычки страшновато.

…В дверях начальник штаба Германского сопротивления все-таки сумел обернуться и поймать зрачками светлое утреннее небо. Вздернул кулак, с трудом согнув налитый болью локоть. Rotfront, товарищ Вальтер Эйгер!

Его сбили с ног, и прежде чем потащить по лестнице, ударили еще по разу каждый, от души. Подняли — и толкнули вниз:

— Idi, s-suka!

* * *

Близорукие глаза смотрели через стеклышки пенсне не с гневом, со снисходительным любопытством, словно на непрошеный сорняк с прополотой грядки. Старались, старались, а он взял-таки — и вырос.