— Я оставлю себе Бастьена, моего ангелочка, моего малыша, — заявил Гильем, прижимаясь лбом к щеке Анжелины. — Он красивый, развитый не по годам, великолепный мальчик. Посмотри, у меня есть дагерротип. Он позировал фотографу из Сен-Жирона.

Гильем с восторгом вынул из внутреннего кармана снимок и протянул его Анжелине. Та с любопытством взглянула на портрет. «Боже! До чего этот малыш похож на Анри! Да, действительно очень похож. Если их поставить рядом, станет очевидно, что у них общий отец».

— Да, он и правда красивый мальчик, — согласилась Анжелина.

— В отличие от Эжена. Как я мог зачать такого уродливого ребенка? Даже отец, увидев этого недоноска, заподозрил, что Леонора изменила мне.

— Какой же ты тщеславный, и какие вы глупые, твой отец и ты! Он твой сын, я в этом уверена. Как только этот несчастный сосунок станет лучше питаться, он сразу же похорошеет. В первые месяцы жизни младенец может выглядеть непривлекательным, но потом расцвести. Вам следовало бы кормить его козьим молоком.

— Козьим молоком? — переспросил ошеломленный Гильем.

— Да. Некоторые дети плохо усваивают молоко своей матери или кормилицы, то самое молоко, которое, тем не менее, природа создала специально для них.

Анжелина отступила еще на шаг. Глядя на своего бывшего любовника, она чувствовала, что ее все сильнее охватывает тревога. Он пробуждал в ней жалость, настолько выглядел растерянным, сбитым с толку. Еще она опасалась собственной слабости, поскольку их связывало много воспоминаний, способных взбудоражить тело и душу. Твердым тоном она снова заговорила о том, что послужило причиной ее согласия встретиться.

— Гильем, если ты действительно любишь меня, обещай, что больше не будешь бить Леонору. Это подло — злоупотреблять своей силой. У нее нет никакой возможности защитить себя. Если ты по-прежнему будешь ненавидеть ее и бить, ты, возможно, совершишь непоправимое. Подумай хорошенько. Только ты виноват в том, что мы расстались. Ты мог бы попросить моей руки у моего отца, заставить своих родителей считаться с твоим выбором, ведь тогда ты был уже совершеннолетним, тебе уже исполнилось двадцать восемь лет. Я не могу быть более откровенной. Мне очень жаль, что я пробуждаю в тебе чувства, которые ты тогда испытывал ко мне. Но согласись, я не пыталась вновь завоевать тебя.

— Ты позволила мне доставить тебе удовольствие там, в риге, — напомнил Гильем, подходя к Анжелине. — Именно там я понял, что мы предназначены друг для друга. Леонора никогда не согласилась бы на подобные ласки. Мне с трудом удается ласкать ее там, где мне хочется. Да, иногда мне приходится прибегать к угрозам. Но ты, Анжелина, ты словно каленым железом оставила след на моей плоти… А твои вздохи, твое трепещущее тело, твоя отвага, твоя покорность…

Гильем говорил правду. Растерявшаяся Анжелина смущенно опустила голову, осознавая, что она соглашалась на все, став жертвой своей почти животной чувственности, своего любовного неистовства. Вне всякого сомнения, другие женщины вели бы себя более целомудренно, не подчинялись бы чрезмерным требованиям своих мужей или любовников.

— Ты идешь? — настойчиво спросил Гильем. — Вторую половину дня мы проведем вместе, только ты и я, в лесу, который так часто укрывал нас. Я нуждаюсь в тебе, Анжелина. В прикосновениях к твоей коже, в твоих поцелуях. Мне необходимо ощущать твои груди под своими руками…

— Прошу тебя, замолчи! — оборвала она его. — Я не изменю своего решения. Я не стану ни твоей женой, ни любовницей. Я прошу тебя искупить то огромное зло, которое ты, Гильем, причинил мне три года назад, бросив меня. Памятуя о страданиях, которые мне пришлось вынести, не вымещай свою злобу на Леоноре. Окружи ее вниманием, почтением и возвращайся вместе с нею на Реюньон. Признайся, ведь на островах вы с Леонорой были счастливы?

— Нет, об этом не может быть и речи! — резко ответил Гильем. — Я не хочу расставаться с тобой. Из мануария я часто смотрю на город, и уже это делает меня счастливым, поскольку ты живешь там, на улице Мобек. Анжелина, я готов выполнить все твои требования, хотя считаю нормальным применять силу, когда жена оскорбляет мужа или постоянно заставляет его выслушивать свои горькие сетования. А ведь она поклялась перед Богом, что будет во всем подчиняться воле своего мужа.

Ошеломленная Анжелина дала выход своему гневу, что принесло ей облегчение:

— Если я правильно понимаю, у мужа есть все права: право насиловать, бить, изменять! Ты вновь разочаровываешь меня. Теперь я лучше понимаю, почему ты смог бросить меня, не испытывая никаких угрызений совести, — ведь ты даже не написал мне. В юности любовь ослепляла меня, но теперь все обстоит иначе. Я вижу тебя насквозь, и это не позволяет мне верить твоим красивым словам. Боже мой, теперь мне искренне жаль Леонору, мне, которая считала ее тщеславной и капризной! А теперь мне надо идти! Так ты сдержишь свое обещание?

Молча кивнув, Гильем протянул руку:

— Позволь мне прижать тебя к себе… Что ж, если городские кумушки наблюдают за нами… Пусть болтают, что хотят. Сегодня утром я сказал в лицо своей жене, что буду любить тебя одну до самой смерти.

— Да ты лишился рассудка! Мне вовсе не хочется, чтобы в городе судачили о моем поведении. Мы и так дали отличный повод для сплетен. Прощай, Гильем. Я разрешаю тебе писать мне, если это принесет тебе утешение.

— Писать тебе? Зачем? Чтобы ты в ответ присылала мне нежные записочки?

Лицо Гильема исказилось от душевной боли. Горько усмехнувшись, он вскочил на лошадь и изо всех сил пришпорил ее. От удивления животное громко заржало. Анжелина пошла домой. Ее мучили нехорошие предчувствия. «Гильем — очень странный тип, экзальтированный, взбалмошный, но и чувственный тоже, хотя по нему этого и не скажешь, — мысленно рассуждала она, идя быстрым шагом, чтобы как можно скорее очутиться дома, на улице Мобек, в приятном обществе. — Иногда кажется, что он готов расплакаться, но это всего лишь способ навязать свою волю. Он по сути своей холодный и саркастичный человек».

Анжелине действительно было страшно за Леонору, на которой Гильем мог выместить и злость из-за неудачного свидания, и свое дурное настроение. «А вдруг он убьет ее? — еще сильнее разволновалась Анжелина. — Любой удар может быть роковым».

Анжелина пустилась бегом. Она не могла найти решение этой сложной проблемы. Кто мог бы вмешаться, усмирить жестокость этого человека, в котором сосуществовали огонь и лед? Анжелина выбежала на площадь с фонтаном, втайне надеясь, что Гильем сдержит свое обещание и оставит жену в покое.

На террасе таверны супругов Серена сидели посетители. Один из них приветствовал ее. Анжелина узнала Жан-Рене Саденака, у молоденькой жены которого она принимала роды в конце весны. Но цокот подкованных копыт заставил ее обернуться. Дилижанс, обслуживающий город, ехал из Сен-Жирона. Четыре лошади неслись галопом, таща вверх по улице тяжелый экипаж. Привстав с козел, кучер размахивал кнутом и хриплым голосом покрикивал:

— Давай, пошли! Но! Но! Пошли!

Во все времена судьбе было угодно, чтобы происходили определенные события, и она не позволяла кому-либо менять их ход и последствия. В тот самый момент, когда дилижанс сворачивал к фонтану, на площадь вылетел, стоя на стременах, Гильем. Он понял, что сейчас столкнется с дилижансом, и попытался остановить лошадь.