Надо заметить, что молодой человек, невзирая на свою горячность и отвагу, всегда избегал тех жестоких грабительских деяний, до которых было падко большинство партизанов кардинальского войска.

По окончании же этой кровопролитной кампании оба друга, Торо и Рикардо, остались как бы на мели, не знали, что с собою делать. Кардинал Руффо, сложив свои полномочия, удалился. Все атаманы распустили свои отряды, вернее шайки. Король вернулся из Сицилии в отвоеванный для него Неаполь, но, казалось, забыл о тех, кто за него воевал. Даже чины, пожалованные партизанам кардиналом, не были утверждены королем, хотя и не отменялись.

Так прошло шесть лет. Французы опять надвигались на юг Италии, Фердинанд IV снова удалился в добровольное изгнание, а его жена, сестра уже погибшей Марии Антуанетты, собрала старых партизан в Неаполь, где все они очутились как в лесу.

Торо, Магаро, Гиро и Рикардо приехали вместе в столицу, где никогда не бывали.

VI

Ночь королевы. — Сочетание расчета со страстью

Благодаря молодости и хорошему уходу лечение Рикардо шло быстро. Однако протекло более недели с маскарадной ночи, а доктор и неведомая власть продолжали держать его взаперти. Горец начинал терять терпение, тосковал по горам, по товарищам! Его тревожило, что Пиетро Торо, Гиро и Магаро считают его чуть ли не изменником; приехали вместе в столицу, он же заставлял их ждать в Сан-Карло какой-то вести, несомненно, важной, и вдруг, подхваченный двумя женщинами, бесследно исчез и голосу не подает целую неделю.

О соблазнительной женщине на картине он часто задумывался; молодая кровь начинала закипать в одиночестве. Но и красавица, и сама картина более не появлялись; хотя ему по временам и мнилось, что то был не бред, — но что пользы.

Однажды доктор обнадежил Рикардо, что не завтра, так послезавтра его выпустят: и раны залечены, и особа, ему покровительствующая, должна вернуться с часу на час в Неаполь.

Наступила ночь. Калабриец давно крепко спал. Лампада лила мягкий свет на всю комнату, заботливо поставленная около его кровати ширма скрывала от него свет и погружала в полутьму ближайшие предметы.

Царила глубокая тишина.

Эту тишину внезапно нарушил тонкий, как отдаленный писк цикады, скрип двери за гобеленом. Гобелен приподнялся и опустился за вошедшей в комнату женщиной. Беззвучно пройдя освещенное лампадой пространство, она приблизилась к кровати, где было полутемно, и быстро, осторожно, почти не дыша, насыпала из какого-то крошечного золотого флакончика небольшую щепотку белого порошка в пустой стакан, стоявший на столике.

Она была облечена в легкую черную весталку (так называли тогда капот-накидку), руки были обнажены, на пышные белые плечи спадали не менее пышные светлые волосы, вишневые губы горели и трепетали, глаза искрились страстью.

Рикардо спал. Его античный торс, руки, голова и черные кудри разметались по мягким белым подушкам... Он почувствовал, что чьи-то губы прильнули к его губам, чьи-то руки мягко обхватили его тело... Что это? — наяву или во сне... Он очнулся, открыл глаза. Это не может быть бредом, как в первую ночь: ведь он теперь здоров... Он громко воскликнул:

— Вы! Это вы пришли?

И слегка отстранился от женщины, чтобы лучше разглядеть ее.

— Говорите как можно тише, — даже не прошептала, а словно продышала она.

Сон то или нет, но Рикардо почувствовал, что его охватывает страстное блаженство от прикосновения ночной гостьи.

— Это я ваш портрет видел в первую ночь на стене? Потом его убрали?

— Нет, нет...

— Но такое сходство! Вы — та маска, которая просила меня в маскараде проводить ее.

— Да, да... Только тише...

— Я помню. Я и тогда подумал, что вы красавица. Но теперь, когда я могу любоваться вами... Я и представить себе не мог...

Лаская руками ее пышные волосы, он еще несколько отстранял от себя ее лицо, чтоб упиться его красотой.

— Если б я раньше, после маскарада, видел вас, как теперь, и меня бы убили за вас, я бы был уже счастлив и вознагражден, — повторял пылкий юноша. — Отчего же вы раньше не навестили меня?..

Женщина опять склонилась к нему и нежно ласкала его своими маленькими ручками.

— Вы были ранены, больны... я не хотела вас тревожить, знала, что вам необходимо избегать всякого, самого ничтожного волнения.

— Понимаю... Боже, здесь почти темно... А как вы должны быть дивно хороши в солнечном свете... Скажите мне, кто голубая маска, которая была с вами?

— Моя камеристка.

Ответ был лаконичен и почти резок. Он несколько удивился: в маскараде из-под голубой маски он слышал словно знакомый голос. Пурпурное домино, как ему помнилось, назвала свою спутницу Альмой; а это имя было ему с ранней юности известно на родине. Но эта мысль теперь проскользнула, как молния, и исчезла в обаянии, исходившем от женщины, близко склонявшейся к нему... Он невольно притянул ее к себе и шептал:

— Скажи же, скажи, кто ты? Имя я хочу знать.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она с улыбкой, которая словно все вокруг осветила.

— Да, да. Ты дивно хороша...

— Ну и зови меня, как хочешь: наслажденьем, страстью, любовью...

— О да!.. Наслажденье, страсть...

— Отчего ты недоговариваешь: любовь?.. Или ты любишь другую...

Когда она произнесла эти слова, ее верхняя, чуточку выдающаяся вперед губа задрожала, и в голубых глазах, столь нежных в мгновения лобзаний, промелькнуло какое-то ехидное выражение хищного зверя.

— Любовь! — тихо произнес молодой человек, задумавшись на несколько секунд и чуточку отстранив свое лицо от своей соблазнительницы. — Да, и любовь!.. Нет, меня никогда никакая женщина не любила, — добавил он с истинно калабрийским лукавством, хотя и сказал правду. И сейчас же сказал:

— Конечно, жизнь моя беспорядочная. Многим женщинам я нравился, многие нравились мне... Но любить? Нет, любви не было.

И смолк в страстном забытьи, опьяненный возобновившимися ласками незнакомки, чувствуя, что ее взгляды пронизывают всю его душу.

— А меня ты будешь любить? Всегда?.. Любовь на жизнь и на смерть?

— Да, на жизнь и на смерть.

Она словно боролась с собой, боясь слишком ясно высказаться, и произнесла твердым голосом:

— Только смотри, остерегайся... Моя любовь из тех, что убивают человека, но могут и возвысить его. Она как солнце: и сжигает, и благодетельствует.

— Что мне за дело — жизнь, смерть, ад, рай — все равно! — воскликнул совершенно порабощенный страстью юноша.

— Вот таким, именно таким я