– Нашшупали! – выдыхает рядом со мной долговязый Легостаев.

Раненый продолжает кричать. Несколько мин взрываются с перелетом, одна обваливает пласт земли с края обрыва. Еще две мины рушат кромку льда у берега. Взлетают фонтаны ледяного крошева, воды, пучки водорослей. Со льда неожиданно вскакивает один из «убитых» и бежит к нам. Проваливается по колено в воду, с необыкновенной резвостью выбирается из полыньи и, пригибаясь, несется к обрыву.

Запоздало рассыпается пулеметная очередь, но боец уже достиг мертвой зоны и, тяжело дыша, брякается возле нас. Это Иван Рябков – из моего взвода.

– Ну, ты даешь, Ванюха! – хлопает его по плечу Матвей. – Как же у тебя выдержки хватило под пулями на льду отдыхать?

– Тебе бы такого отдыха!

– А чего тогда через речку удирал? Совсем башку с перепуга потерял. Кто убегал, все на льду и остались.

– Умный ты, Матвей, – клацает зубами и трясется от холода насквозь мокрый боец. – Жаль, тебя тогда рядом не было. Присоветовал бы что-нибудь толковое.

– Ну, ничего, здесь не слаще. Мы же под фрицами лежим. Гранатами по нам развлекаются.

Иван Рябков – добродушный, веселый парень, откуда-то с Чувашии. Во взводе к нему относятся хорошо, подсмеиваются над его наивностью. Сейчас все рады, что Ванька живой, хоть и мокрый до нитки. Я тоже одобрительно хлопаю его по плечу и ползу к парню, который попал под мину. Наш главный санитар Федор Запорожец, по прозвищу Бульба, даже не тратит на него бинтов. Объясняет, что раны смертельные. Впрочем, я и сам это вижу. Разорван бок, из-под фуфайки выползают бурым комком внутренности. Санитар передает мне удостоверение «бойца переменного состава». Этот тоже свою вину искупил.

С посиневшим от холода Ванюхой Рябковым ребята делятся сухим бельем, тряпками на портянки. Матвей Осин грозно спрашивает, куда делась винтовка.

– Утопла. И я чуть не утоп, – под смех окружающих начинает оправдываться Рябков. – Зато подсумки с патронами на месте. И вот, гранаты.

Хотя стрельба не прекращается, немцы слышат смех. Это их злит, и по нам снова отрабатывает миномет. Но мины немцы экономят. Не они, а мы наступаем, боеприпасы надо беречь. Ваня Рябков, жестикулируя, рассказывает, чего натерпелся, пока лежал на льду.

– Когда нас с откоса сбросили, все назад побежали. Я – тоже. Сашка Мякотин впереди, я – за ним. Очередь как пошла, я сразу на лед брякнулся, а Сашка, бестолочь, все бежал. Ему поясницу очередью пробило. Начал шевелиться, кричать, а фрицы давай добавлять. Да никак не попадут. То из ватника пулей клок вырвет, то возле ног лед кусками разлетается. Добили бедолагу. В каждого, кто на льду лежал, пули всаживали. Кто-то, как я, отлежаться хотел. Ему снайпер башку насквозь вместе с шапкой пробил. Поднялся, считай, уже мертвый. Шаг вперед, шаг назад – видать, мозги вышибло. Упал и больше не шевелился.

– Ванька, а ведь у тебя макушка белая, – сказал Пушкарь. – Была такая или седой сделалась, пока там лежал?

Рябков пошарил по коротко стриженной голове, отмахнулся: хрен с ней, с макушкой. Главное – башка цела.

– Там не то что седым, а обосраться три раза можно было. То из пулемета пройдутся, то снайпер-сука по шапкам шмалять начинает. Хлоп, и клочья по льду разлетаются. Вот, наверное, и волосы побелели, пока своей очереди ждал. Мина в промоину метрах в трех шарахнула, парень на краю лежал. Булькнул в воду, как и не было. Меня от осколков наши мертвые спасали. Несколько мелких и я словил…

Пошел снег. Крупный, влажный, пока редкий. Чтобы занять бойцов, приказал долбить норы поглубже. Только много ли надолбишь в промерзшей глине? Это она сверху раскисла, а глубже как камень. Собравшись тесной кучкой, обсуждали положение. Сошлись на том, что времени у нас час-два, может, чуть побольше. Фрицы-уроды все равно что-то придумают. Пушкарь с запекшейся резаной раной на щеке и порванной губой рассуждал, как опытный артиллерист:

– Минометов у них немного, да и наши с левого берега не дают разгуляться. Если притащат 50-миллиметровые «подносы», быстро нас прикончат. Они хоть и слабые, но точность на близкое расстояние хорошая. И укрывать их легко. Прямо из траншеи будут лупить.

Еще Пушкарь начинает рассказывать про шрапнель и бризантные снаряды. От них обрыв и наши смешные норы не спасут. Снаряды этого типа взрываются в воздухе и выкашивают сверху все подчистую. Грамотные рассуждения бывшего капитана прибавляют уныния:

– Во, вляпались… отсюда уже не выбраться. Только вперед ногами.

– А куда выбираться? Хоть взад, хоть вперед – везде смерть. В яму закапывать потащат, скажут: «Молодцы, искупили вину».

Чтобы прекратить ненужную болтовню, приказываю всем почистить оружие. Кроме моих бойцов на льду, в стороне лежат и штрафники 2-го взвода. Не могли же они все погибнуть? Наверняка кто-то, как и мы, укрылись под обрывом.

– Матвей, пройди осторожно на левый фланг. Может, кого из второго взвода найдешь. Пусть к нам присоединяются.

Осин молча кивает и уходит, держа под мышкой автомат. Мы чистим оружие, а Федор Бульба занимается с ранеными.

Султан Бакиев, умело и быстро набивая диск патронами, рассказывает мне свою биографию. Отношения между нами установились с первого дня чисто официальные. А тут он решил исповедоваться. Я не против. Закуриваем из одного кисета. Бывший старлей, не забывая протирать каждый патрон, продолжает набивать диск.

– Мне, Вячеслав, тоже досталось. Сам знаешь, командиры взводов больше месяца-двух на передовой не держатся. Я это в первой атаке понял. Из трех взводных в роте один я остался. Двое других – наповал. Наверное, и по фрицам стрельнуть не успели. Через неделю меня ранило. Веришь, фриц в упор целую очередь всадил. Полевую сумку в клочья, приклад автомата раскололо. Две пули в бок поймал, одну – в шею. Так я его голыми руками задушил, до того жить хотелось.

Я знал по документам, что Султан Бакиев после окончания пехотного училища в Казани участвовал в боях под Орлом, прошел до Днепра, освобождал Киев. Менее чем за год получил два ордена и вырос от младшего лейтенанта до командира роты. В штрафники попал за то, что в его роте сбежали сразу четверо вновь призванных новобранцев.

Начали проверку, нашли, как водится, всякие недостатки в идейно-политическом воспитании, а так как замполит был новый, все свалили на командира роты. Бакиев получил, на мой взгляд, слишком суровое наказание: пять лет лагерей с заменой на два месяца штрафной роты. Я недолюбливал самоуверенного, строптивого татарина, но то, что он командир умелый, не сомневался. Сержант звонким щелчком закрыл крышку заряженного диска и подмигнул мне.

От резкого звука вздрагивает мой ординарец Савельев, парнишка лет восемнадцати. Обхожу, проваливаясь в глубокий снег, участок под обрывом, куда не залетают пули. Наше жизненное пространство – метров сто без малого. Дальше откос, на который мы все же сумели вскарабкаться на рассвете. Не видя большого толка от уголовников, я включил почти всю их компанию в передовую группу. Если будут мины, лучше лишиться их, чем ребят способных и желающих воевать.