– А теперь куда? – спросила Анкрен. – В гостиницу или здесь тоже есть чиновник, который у тебя в долгу?

– Ни то, ни другое. Мы будем жить во дворце.

– Даже так?

– Не радуйся прежде времени… и не пугайся. Только лошадей придется оставить. Я знаю где.

Дороги в Древней Земле были хорошими, поэтому, выезжая из Галвина, Мерсер и Анкрен не стали брать сменных лошадей, а проделали весь путь на Бальзане и Лешем. Но теперь они продвигались быстрее, чем летом и осенью: Мерсер считал промедление опасным. Теперь усталым лошадям предстояло отдохнуть – в ближайшие дни, по крайней мере.

Когда они поставили лошадей в конюшню и вышли к реке, Мерсер сказал:

– Прежде чем мы перейдем мост, посмотри направо. Вон там, за церковью, – высокая белая ограда и здание с колоннами и галереями.

– Галерей я не вижу, но верю, что они там. Это и есть обещанный тобой дворец?

– Нет. Это капитанство Эйсанского ордена.

– Что же мы не сходим и не проведаем старика приора?

– Во-первых, тебе туда нельзя. Женщин к барнабитам не пускают – у них монашеский устав.

– Слышали мы, какой у них устав… Сам знаешь, эта трудность для меня не существует.

– Во-вторых, я и сам там ни разу не был и не знаю, что у них за порядки. Так что сразу мы к братьям не сунемся. Но и не забудем о них.

Мост был крутым, его не загромождали лавки и лотки торговцев. Черная вода бурлила у опор.

– На Севере, – сказала Анкрен, – будь так же тепло, как сейчас, в реке бы вовсю ребятишки плескались. А здесь – никого.

– На то есть причины. В Ганделайне вода очень холодная, тут даже летом не купаются. И кроме того, в Нессе есть давний обычай избавляться от лишних трупов. Объяснить какой?

– Не стоит.

– Если кого-то удастся выудить, то иногда полиция этим занимается. Но большинство тел уносит в море…

Анкрен ничего не ответила. Возможно, ее увлекло новое зрелище.

Та часть города, куда они сейчас попали, когда-то была такой же роскошной и парадной, как оставшаяся за мостом. Здесь тоже возводили особняки, воздвигали памятники и фонтаны. Они и сейчас были на месте. Но на парадных фасадах зигзагами расходились трещины, лепнина отваливалась, теснимая пятнами лишайника. Вода из фонтанов текла еле-еле, и облезлые нимфы с тоской взирали на эти скудные струйки. В мостовой то и дело попадались выбоины. И ступали по этой мостовой уже не столь нарядные дамы и кавалеры, как на улицах за рекой. Нет, это не были бродяги и нищие. Скорее кавалеры и дамы в поисках удачи – либо уставшие ее искать.

По каким-то ведомым ему признакам Мерсер нашел нужный дом. Он подвел Анкрен к подворотне невзрачного кирпичного здания. Они зашли туда, и во дворе Мерсер указал на дверь, почти скрытую за горой угля.

– Заходи.

Сразу за дверью истертые ступени вели вниз.

– Это вход во дворец? – с сомнением спросила Анкрен.

– Можно, конечно, зайти и с парадного входа. Но там всегда толчется слишком много народу.

Ступеньки привели в подвал, откуда шел коридор, к удивлению Анкрен достаточно сухой, насколько это возможно в подземелье. Она, однако, хмурилась в темноте, следуя за Мерсером, который двигался вполне уверенно. Через некоторое время впереди замелькал огонек и запахло табаком.

– Кто такие? – грозно вопросил голос из тьмы и подавился кашлем.

Приблизившись, они увидели долговязого мужчину, сидевшего посередь коридора на перевернутой бочке с дымившейся трубкой. Поясница у него поверх камзола была перевязана для тепла шерстяным платком, а к бочке была прислонена длинная шпага.

– Добрые люди, – ответил Мерсер, – друзья Жебуана.

– Тогда давайте взнос и заходите.

Мерсер бросил привратнику горсть медяков, и тот сгреб их, не считая. Затем подвинулся, пропуская путников. За его спиной обозначился поворот, а там – снова лестница.

Поднимались они не в пример дольше, чем спускались, а когда вышли на свет, оказались в крытой галерее, опоясывающей оба крыла огромного здания. Главный корпус венчался куполом, не уступавшим соборному.

– Действительно, дворец, – с некоторым изумлением произнесла Анкрен.

Но упадок затронул дворец не в меньшей степени, чем весь квартал, – если не в большей. У каменных тритонов, наяд и нереид не хватало носов, рук и других существенных частей тела. Кое-где сквозь крышу галереи было видно небо. Внизу, во дворе, как и предупреждал Мерсер, фланировало множество народу разного пола и возраста. Общим для этой публики было то, что она изрядно пообносилась. Но заботиться о внешних приличиях здесь не перестали, судя по протянутым через двор веревкам с мокрым бельем. Некоторые женщины и сейчас стирали. Мужчины либо слонялись, скрестив на груди руки, от стены к стене, либо грелись на солнце. Дети с визгом носились по двору, прятались за колоннами, пыхтя, влезали на подножия статуй. По двору распространялся кухонный чад.

– Правда, дворец он в том смысле, – продолжала Анкрен, – что и Бодварский замок – тоже замок. Но этот вроде бы никто не захватывал и не разрушал.

– Не захватывал, – подтвердил Мерсер. – Тебе имя адмирала Убальдина говорит что-нибудь?

– Кто же в приморских городах его не слышал!

– Он построил этот дворец. Видишь? – Мерсер указал на статую Нептуна перед главным фронтоном.

Бог морей, облезлый, но все еще импозантный, в одной руке сжимал трезубец, а другой опирался на щит, украшенный какими-то гербами. Изображения почти стерлись, и лишь по числу значков – семь, можно было догадаться, что это гербы городов, входивших в Лигу Семи Портов.

Анкрен понимающе кивнула.

История, на которую намекал Мерсер, произошла более ста лет назад и в центральных областях империи уже подзабылась, но на побережье ее помнили. Теренс Убальдин, глава Морской Стражи, адмирал Лиги Семи Портов, прославленный флотоводец, одержал несколько блистательных побед в тот период Пиратских войн, когда, казалось, мятежные армады уже не встречали серьезного сопротивления и преступные корабли осмеливались заходить в самое устье реки Трим, в непосредственной близости от имперской столицы. «Враги Бога, государства и человечества» (так скромно именовали себя сами предводители Вольного братства моряков, не принявших имперской морской политики) были разбиты, а Теренс Убальдин осыпан всеми мыслимыми наградами.

Вернувшись в свой родной город, он зажил вельможей. В то столетие немало знатных людей оставили родовые замки и выстроили дворцы в городах. Но Убальдин поставил себе целью превзойти и графа Несского, и всю местную знать. Дворец Убальдина возводили с небывалой быстротой и пышностью, а после того, как адмирал переселился туда вместе с семейством, началась нескончаемая череда праздников. Балы и маскарады, танцы и фейерверки, собственная театральная труппа, зверинец, дворня, разряженная в парчу; фонтаны, бьющие вином; самые породистые кони и псы, толпы прихлебателей, называющих адмирала «спасителем Отечества», – всему этому, казалось, не будет конца. Тем временем в Тримейне тихо и неспешно работала комиссия, опираясь на сведения, собранные как тайной службой императора, так и целым отрядом, владевшим страшным орудием нового времени – двойной бухгалтерией. Было установлено, что адмирал утаил от казны и присвоил значительную часть добычи, захваченной у мятежников. Хуже того – многих пленных он отпускал за выкуп, хотя государственные преступники лишены права откупаться. Еще ужасней то, что адмирал сам спровоцировал (а некоторые утверждали – и организовал) наиболее дерзкие нападения мятежников, чтобы его последующие победы выглядели более блистательными. Все это было квалифицировано как государственная измена. Не чающий беды Убальдин был вызван в Тримейн и, после краткого судебного разбирательства, повешен во дворе Свинцовой башни. Мнения в обществе по этому поводу разноречивы до сих пор. В справедливости первых двух обвинений – в присвоении добычи и незаконном взимании выкупа – мало кто сомневался, но еще меньше адмирала за это осуждали. А вот насчет последнего и главного…