Ориол стрелял из маузера. Он был уверен, что убил двоих или троих. Троих. И не испытывал ни малейших угрызений совести, потому что перед его взором сияли огромные глаза Вентуреты, которые смотрели на него в зале мэрии, видимо в надежде, что учитель проявит смелость и спасет его. И еще он слышал хрип смертельно напуганного крестьянина из Монтардита, их маяка; но кого он больше всего мечтал видеть перед собой, так это Валенти Таргу. Он бы разрядил с десяток обойм в его левый глаз, чтобы хоть немного высветлить свои воспоминания о Вентурете.

На следующий день, после долгих часов поисков (местность и доступ к ней были совсем непростыми), власти подвели итог подлой и предательской операции несуществующих партизан, врагов Отечества: шестнадцать человек с размозженными черепами на дне оврага Форкальетс, капрал, который, как фаршированная маслина, завис на ветке бука, когда тоже радостно спешил расплющить себе голову на дне пропасти, четырнадцать человек, убитых выстрелами из винтовки, семь обездвиженных раненых, а остальные – белые от ужаса, убедившиеся в том, что провести ночь одному в лесу или на голой горе под открытым небом, судорожно сжимая маузер, до рези в глазах вглядываясь в темноту, гораздо страшнее, чем просто умереть от холода. Ну и плюс к этому капитан с разверзнутым ртом и несчастный подпасок, все еще парализованный от страха и от мысли о крестном пути, который ему предстояло ныне преодолеть, ибо он не мог предъявить ни единой охранной грамоты хотя бы в виде легкой раны, что смягчила бы позор его малодушия.

Лейтенант Марко смотрел на командира взвода и на Ориола Фонтельеса. Ученик генерала и всезнайка.

– Двенадцать человек против более чем восьмидесяти врагов. – Он взглянул на своего товарища. – Безрассудство никогда не считалось воинской добродетелью.

– Но мы действовали наверняка. Место было просто идеальное. – Указывая на всезнайку: – Понимаете, он здорово разбирается во всех этих маневрах. – И с некоторым восхищением: – Это была его идея.

– Это не его дело, – сухо сказал Марко, все еще мрачно глядя перед собой. Потом сделал знак, чтобы они следовали за ним.

Они вошли в самое просторное помещение дома, пол которого одновременно служил потолком хлева; когда-то, во времена нищенские, но гораздо более счастливые, содержавшаяся там скотина обогревала своим теплом тех, кто наверху дрожал от холода. Там их уже давно поджидали десять обветренных лиц. Злых лиц. Лейтенант Марко без проволочек объяснил им, в чем состоит Большая Операция, почему следует зажечь тысячу очагов напряженности в зоне проведения акции и что практически операция уже началась, поскольку этой ночью была ликвидирована целая рота жандармерии. Теперь нужно многократно множить подобные акции, заставить их сильно нервничать везде и повсюду.

– А в чем все-таки состоит Большая Операция?

– Армия маки захватит полуостров и свергнет фашистскую диктатуру.

Молчание. Задача была гигантской и немыслимой для людей, измотанных каждодневным бегством от врага.

– И что, у маки так много людей?

– Мы привлекаем людей извне. И изнутри тоже. – Лейтенант инстинктивно взглянул на Ориола, но тут же отвел глаза. – Это будут очень напряженные недели.

– А когда все начнется? И откуда? Кто руководит операцией? Какова возможность того, что?.. Что предполагается затем? Они рассчитывают на то, что народ восстанет? А они знают, что люди устали? Они все взвесили?

– Больше мне ничего не известно. У меня только приказ сообщить вам об операции.

– А почему мы не можем присоединиться к армии маки?

– Наша миссия состоит в том, чтобы превратиться в огромный гнойник на фашистской заднице, как сейчас, только еще больше.

Вот так, доченька: играешь со смертью, чтобы в конечном счете превратиться в прыщ на заднице. Итак, моя великая цель на данный момент – стать мерзким фурункулом на заднице франкистской армии и всех фашистов, вместе взятых.

Спустя двадцать восемь лет после описанных событий в овраге Форкальетс уже не оставалось никаких останков погибших в хитроумной ловушке учителя из Торены. Сын Пере Серральяка давно закупал мрамор у оптовика из Сеу, который, в свою очередь, делал закупки в самых разных местах. Много снега выпало с той поры. Марсел безукоризненным движением притормозил лыжи как раз в том месте, где его отец когда-то порекомендовал командовавшему взводом астурийскому шахтеру установить пулемет: посередине дороги, чтобы перерезать путь пастуху и подпаску и вызвать разброд, шатание и панику в оккупационном овечьем стаде.

– Здесь. Вот здесь, – сказал Марсел. С ним был не пулемет, а девушка с длинными черными волосами, прикрытыми желтой вязаной шапочкой; она затормозила в точности в том месте, в котором велел Марсел.

– Прекрасно. Думаю, ты уже можешь кататься самостоятельно.

– Но мы же не на трассе, правда?

– Не волнуйся, я знаю местность как свои пять пальцев.

Как он тосковал по Кике. Они вместе прокладывали новые маршруты, расставляли флажки для лыжных гонок, обсуждали подъемную мощность канатной дороги и девичьи ножки, и жизнь была юной и прекрасной. Но однажды, после того, что случилось в дýше, Кике вдруг, не сказав ему ни слова, исчез. Не вдаваясь в детали, мама объяснила, что на инструктора завели какое-то дело в Санкт-Морице, и если это было действительно так, то он правильно сделал, что уехал, но ведь мог же этот сукин сын хоть словечко ему сказать. Или два. Ну хоть что-то. Потому что как бы Марсел ему ни завидовал, как бы ни презирал и даже ненавидел, он любил его. И Кике для него всегда останется Кике, его наставником в искусстве секса, в сексе как искусстве в душевых кабинках на Туке, а позднее – в Белом домике или в Гнездышке, где он познакомил юношу с настоящими женщинами, не такими, как бесцветные подружки подпольных плейбоев. И вдруг вот так бесследно исчезнуть, будто его и не было вовсе, дурака этакого.

– Ну что, возвращаемся?

– Подожди немножко. Разве все это не прекрасно?

Она ответила, что да, прекрасно. Марсел Вилабру жадным взором обозревал пейзаж, который так любил. Разумеется, он не мог знать о маршруте, проложенном здесь Ориолом Фонтельесом, его отцом, который в свое время с неизбывным страхом проделал этот путь более пятидесяти раз, и всякий раз ночью, влача на себе легкое или полулегкое вооружение, проклиная тяжесть ящика боеприпасов, восхищаясь твердокаменным молчанием партизан, каждый из которых таил в глубине души свой мир боли, забвения и тоски, не позволяя ему вырваться наружу из страха, что глаза утратят меткость, если слезы затуманят взор.

– Да, очень красиво. Ну что, обратно?

Тогда он поцеловал ее; получилось неловко, сбоку – из-за лыж. Но это был глубокий, страстный поцелуй в губы. Видя, что девушка ему ответила, он вдруг осознал, что впервые с тех пор, как женился на Мерче, если не считать проституток и случайных нордических подружек, целует женщину, чье имя ему известно и в которую он вполне может влюбиться. Он выдержал целый долгий год бесконечной самоотверженной верности. Ну хорошо, сбросим со счетов Баскомпте и еще эту, как ее, Нину. Ну и еще кое-кого.