Старый Годар рассадил своих спутников таким образом, чтобы Клодетта привлекала к себе всеобщее внимание, а Машенька при этом могла бы легко рассматривать публику, не будучи особенно заметною сама. Так они сидели, пили пиво и слушали незатейливую мелодию час, другой, третий… Машенька рассмотрела внимательно всех посетителей – и тех, кто сидел там прежде, и тех, кто появился позже, – но ни в ком из них Руткина она не узнала. Паскаль несколько раз подходил к буфету единственно за тем, чтобы по пути послушать, не говорят ли за каким-нибудь столиком по-русски, – русскую речь он, пожив в России, научился узнавать. Но тщетно – ни Руткин, ни вообще какие-нибудь иностранцы в кабачке так и не обнаружились. Подполковник уже стал поглядывать на часы. День у них был отнюдь не праздный: их ожидало сегодня еще более важное и более опасное предприятие.

И вот когда они уже решили, что больше им оставаться здесь нет никакого смысла, а надо допивать пиво и держать путь на выход, в кабачок вошли двое новых посетителей. Это были люди из обычной породы завсегдатаев дешевых пивнушек – неопрятные, слегка пьяные, с физиономиями нагловатыми, но одновременно будто ищущими опасности всякое мгновение. Машенька какое-то время вглядывалась в них, и вдруг резко вся подалась вперед, словно не веря своим глазам, причем руки ее задрожали, так что даже кружка, которую она держала, застучала по столу.

– Это он, – страшным, не своим, голосом произнесла она.

Старый Годар медленно протянул через широкий стол ладонь и придавил к доске ее руки.

– Спокойствие, – сказал он. – Только без шума. Который?

– Вон тот – с голыми руками, в канотье…

Подполковник оглянулся не сразу. Он еще со смехом что-то сказал сотрапезникам. А потом позвал гарсона и как бы случайно скользнул взглядом по залу. Через два стола от них он увидел небритого, с рыжими взлохмаченными волосами человека в серой или, может быть, никогда не стиранной безрукавке и в старом, помятом канотье, заломленном на самый затылок.

– Ты вот что сделай, – шепнул он Паскалю, – проводи Мари в фиакр, а сам будь наготове у входа.

Когда Паскаль и Машенька встали и направились к выходу, к столу подбежал гарсон в белом переднике.

– Любезный, – сказал ему подполковник. – Это знаменитая актриса. – Он указал на Клодетту. – Она хочет спеть для гостей вашего замечательного заведения. Ступай, предупреди тапера.

– Очень хорошо, – улыбнулся гарсон. – Момент.

– Слушай, детка, – быстро заговорил подполковник, когда гарсон отошел от них. – Сделай так, чтобы этот красавец в канотье вообразил, будто ты поешь для него. И вообще будто ты от него без ума. Пусть ему придут в голову самые смелые виды на твой счет. А потом выволоки его как-нибудь из зала. Все равно как. Пообещай ему что угодно. Рассчитываться по твоим обещаниям будут уже другие…

В это время гарсон громко объявил выход Клодетты. Все в зале заинтересованно вытянули шеи.

Клодетта, подхватив юбки, выпорхнула на эстраду. Она сказала два слова таперу, и тот с чувством заиграл что-то из популярного Милланди. Пела Клодетта, может быть, не так мастерски, как танцевала, но и заведение, в котором ей пришлось это делать, было далеко не ее «Comedie». А лучшего исполнения не знал еще ни один подвальчик в Шарантоне.

Она пела о молоденькой парижанке, которая долго искала любимого по всему Парижу, расспрашивала о нем всех подряд, заглядывала в те места, где они, бывало, любили гулять вдвоем, но все тщетно – его нигде не было, и нашла-таки она его в конце концов… на бульваре в объятиях порочной женщины.

Эту вечную историю Клодетта, как настоящая актриса, еще и показывала: изображая героиню песни, она ходила по залу и вглядывалась в лица посетителей – не любимый ли это ее? – увидев же, что это совсем другой человек, она в отчаянии заламывала руки и отбегала прочь, к следующему. Прежде всего, она подошла к старому Годару. Она бесцеремонно повернула к себе его голову, но подполковник довольно грубо оттолкнул ее руку, и вообще, показывая, как противна ему вся эта мелодрама, поднялся, бросил на стол монету и вышел вон из зала. А Клодетта, в поисках любимого, продолжила свой путь по кабачку. Так она дошла до рыжего в канотье посетителя. Тот уже поджидал ее со слащавою улыбкой. В нем она совсем было признала любимого и уже, кажется, готова была упасть к нему на грудь, но в самый последний момент поняла, что обозналась, и лишь опустилась рядом с ним на скамейку, горестно уронив голову. Рыжий посетитель был вне себя от счастья. Ему хотелось дотронуться до красавицы, может быть, обнять ее, но он пока не решался этого сделать, потому что не мог никак определиться, а из той ли она породы дам, до которых можно запросто дотрагиваться. Но Клодетта сама развеяла его сомнения – она игриво схватила его кружку и отпила из нее, чем оказала незнакомцу особенное почтение. Потом, не отрывая от него лукавого взгляда, она встала и направилась к выходу. А не доходя нескольких шагов до двери, Клодетта оглянулась и призывно кивнула ему головой, приглашая последовать за ней. Тут уже рыжий не стал мешкать и поспешил следом за очаровательною соблазнительницей, которой он, по всей видимости, пришелся очень по нраву.

Но едва он вышел из зала, к нему подступился какой-то человек, и вдруг перед ним мелькнуло дуло пистолета и больно уткнулось в бок. Это все произошло так быстро и неожиданно, что у незадачливого соблазненного восторг чувств не успел даже смениться на соответствующее происходящему настроение. Первые мгновения его душа так и неслась вперед, полная надежд на предстоящее любовное приключение. И лишь только разглядев, что его чаровница не улыбается ему больше, а смотрит презрительно-хмуро, он сообразил, как безотрадно это приключение закончилось, так и не начавшись, и впал, наконец, в уныние.

– Тихо. Пошел вперед. Скажешь слово – получишь пулю, – не оставляющим никакой надежды тоном произнес старый Годар.

Еще раз ткнув для верности пленнику пистолетом в ребра, подполковник быстро вывел его на улицу и втолкнул в фиакр. Паскаль вскочил за ним следом. И через секунду странный экипаж с благообразным стариком в плюшевой куртке и с молодою красавицей в ярком черно-красном одеянии ночной феи на козлах уже несся прочь из Шарантона.

В фиакре было довольно темно. И рыжий, очумевший от случившегося, не сразу разобрал, что, кроме него и его стража, там сидит еще кто-то. Но скоро он почувствовал на себе страшный, пронзительный взгляд этого некоего третьего, взгляд, заставивший его взволноваться куда больше, чем от зловеще поблескивающего в руке Паскаля пистолета. Он не выдержал и, обернувшись к этому не то живому человеку, не то призраку, дрожащим, плачущим голосом пролепетал:

– Кто вы такие?! Что вам от меня надо?!

Машенька откинула волосы, и от ее мраморного лица в мрачном фиакре будто бы сделалось светлее.

– Где моя дочка, Яков? – гневно произнесла она. – Говори немедленно!

Руткин будто бы оцепенел на миг и вдруг рванулся с отчаянным криком, намереваясь, по всей видимости, выпрыгнуть из фиакра. Но Паскаль опередил его, – резким коротким движением он рукояткой пистолета глухо задвинул Руткину по темени, так что с того слетело канотье и покатилось куда-то под ноги. Руткин обмяк и опустился на место. Машенька, подождав, пока он придет в чувства, снова задала ему свой вопрос. Тогда, Руткин, немного опомнившись и сообразив, что дела его плохи – хуже некуда, а сбежать никак не удастся, решил действовать по-другому, и, как в ту первую их встречу в доме у Годаров, запел Лазаря: