На этот раз аплодисменты были подобны грохоту горного обвала.

– Всюду неизменные грубость и невежество… Ежедневный рабский труд нисколько не улучшает удел людей. Но те, у кого нет работы и кому нечем заработать на жизнь, находятся в еще более тяжком положении. И выхода нет. Крестьян ничуть не интересует происходящее за пределами их деревни, и более того, их вообще не интересует то, что не связано с процессом набивания брюха дешевой едой. Посмотри на этот ленивый сброд! Если бы у меня было столько же ума, сколько у них, я по-прежнему попрошайничал бы в городском парке Олдорандо…

Разглагольствующий философ раскинулся на мягких подушках: одна была удобно подложена под голову, на другой покоились его босые ноги. В правой руке он держал бокал своего любимого «Огнедышащего» с лимоном и колотым льдом, а его левая рука обвивала стан молодой женщины, чью левую грудь он небрежно ласкал.

Публика, к которой философ обращался, состояла всего из двух слушателей, - не считая молодой женщины, сидевшей с закрытыми глазами. Сын философа, полуопустив веки и приоткрыв рот, привалился к мачте судна, тихо скользящего по реке. Сбоку от молодого человека на бочке стояло блюдо с желто-голубыми ягодами гвинг-гвинг, которые он время от времени отправлял в рот, чтобы потом плюнуть косточкой в проплывающие мимо разнокалиберные лодки.

Прислонившись головой к мачте, под парусиновым тентом, защищающим его от лучей палящего солнца, лежал другой молодой человек, очень бледный, обильно потеющий и захлебывающийся собственным невнятным приглушенным бормотанием. Ноги юноши постоянно беспокойно двигались под полосатым одеялом; с той поры как судно-ледовоз покинуло Матрассил и направилось на юг, молодого человека трепала лихорадка. Минуты просветления редко выпадали бедняге, и потому пожилой философ мог считать его еще менее благодарным слушателем, чем едока гвинг-гвинг.

Но пожилого человека подобные трудности не обескураживали.

– Например, во время нашей последней остановки я подошел к одному местному полудурку, довольно почтенному на вид старцу, который стоял, прислонившись спиной к дереву, и спросил его, не кажется ли ему, что с каждым годом жара становится все сильнее и сильнее. И знаете, что он ответил? «Жара, капитан, - сказал он, - была всегда, с самого первого дня сотворения мира». «И что же это был за день?» - спросил тогда я. «Точно не знаю, - ответил мне этот деревенский мешок с мусором, - но, говорят, было это в Века Льдов». Можете себе представить: в Века Льдов! Нет, эти парни - настоящие идиоты, у них в голове пусто. До них не докричишься. Взять хотя бы религию. Моя родина - правоверная страна, но в Акханабу мы не верим. Я тоже не верю в Акханабу, но не потому что так повелось, а по веским причинам. Но возьмите этих деревенских тупиц - на поверку окажется, что ни в какого Акханабу они тоже не верят, и не по каким-нибудь причинам, а потому, что мозгов нет…

Оратор прервался, чтобы покрепче ухватиться за грудь молодки и как следует хлебнуть «Огнедышащего».

– …в Акханабу они не верят потому, что ума не хватает. Зато поклоняются каким угодно демонам, другим, номадам, драконам. Представляете, они до сих пор верят в драконов… И готовы обожествить МирдемИнггалу. Я попросил своего управляющего поводить меня по деревне. И почитай в каждой хижине на стене висит портрет МирдемИнггалы. Но самое интересное, что и ее они на самом деле не любят, просто так положено… Потому что, как я уже говорил, их не интересует ничего, только как, когда и чем набить брюхо.

– Сиську больно, - вдруг подала голос девица.

Философ зевнул, прикрыв рот правой рукой, и спросил себя, почему он предпочитает компанию первых встречных обществу собственной семьи - а ведь речь шла не только о недоумке-сыне, но и о жене, даме еще небезынтересной, и о взрослой дочери. Но нет, ему было больше по душе плыть по реке, бесконечно плыть по этой длиннющей дороге в компании молодой шлюхи и больного парня, вероятнее всего чокнутого, поскольку по его словам выходило, что он совсем недавно прибыл из другого мира.

– Плеск воды лучше всякого успокоительного. По мне, так ничего другого и не надо. Пора на покой, но как я смогу уснуть без плеска мелкой волны за бортом? Есть ли объективное доказательство того, что Акханаба не существует? Конечно есть. Создать такой сложный мир, как наш, с постоянным круговоротом жизни, с людьми, приходящими в этот мир и в свой срок уходящими из него, подобно бесконечному притоку из земных недр драгоценных камней, которые нужно гранить и полировать, прежде чем высыпать перед покупателем, - нет, для этого нужно быть по-настоящему головастым, Бог ты или не Бог. Верно я говорю? Верно?

Не дождавшись ответа, он указательным и большим пальцем ущипнул девку за грудь, отчего бедняжка вскрикнула и торопливо отозвалась:

– Верно, верно, как изволите.

– То-то. Верно, я говорю. Так вот, если уж ты такой умный, так что тебе за радость сидеть и таращиться сверху на глупость своих подданных? Все повторяется из года в год, из века в век, из поколения в поколение, и ничего, нигде и никогда не становится лучше - от такого однообразия можно сбрендить. «В Века Льдов…» - Всемогущего ради…

Зевнув, философ смежил веки.

Девица толкнула его в бок.

– Ладно. Если уж вы такой умный, тогда скажите, кто создал мир? Если не Акханаба, тогда кто?

– Поменьше болтай, - буркнул философ.

Ледяной капитан Мунтрас заснул. Проснулся он только тогда, когда «Лордриардрийская дева» готовилась стать до утра на якорь в Осоилима, где ему предстояло познать гостеприимство местного отделения «Лордриардрийской ледоторговой компании». Ледяной капитан гостил во всех без исключения своих представительствах по очереди, отчего на сей раз его плавание вниз по реке из Матрассила затянулось дольше обычного и почти сравнялось с плаванием вверх по реке, когда его груженные льдом суда тянули против течения упряжки хоксни.

Дом компании в Осоилима был устроен пройдохой-капитаном еще в молодые годы - по некой причине, о которой он вспоминал каждый раз, причаливая здесь. Думал он об этом и сейчас, наблюдая, как матросы бросают с борта «Девы» концы на берег. Упомянутая причина вздымалась над ним на три сотни футов из пышной рощи брассимпса, очень хорошо разрастающегося в этих краях. Причина господствовала над джунглями, была главной темой речного пейзажа, отражалась в воде. А кроме всего прочего, причина влекла пилигримов со всего Кампаннлата, жаждая преклонения - и… льда. Причина именовалась Осоилимской скалой.

Местный управляющий компании, седовласый мужчина с явственным димариамским акцентом, по имени Грендо Паллос, поднявшись на борт «Девы», горячо пожал своему хозяину руку и принялся помогать Диву Мунтрасу, руководившему высадкой пассажиров. Когда последний из фагоров, занятых выгрузкой тюков и ящиков с товарами, помеченных надписями «ОСОИЛИМА», сошел на берег, Паллос вернулся к ледяному капитану.

– Маловато у вас пассажиров - всего трое.