На следующий день после счастливого посещения «Парка сурков» и «блошиного рынка» в воздухе запахло грозой. Сизой, рваной тучей ненастья летел из Питера Вольф. Родиной пахнуло.

Его встречали в аэропорту Павел, Соня, Блюхер и Чанов.

Вольф шел среди прочих пассажиров все в том же бывшем элегантном пальто, в вязанных Пашиной мамой шапке и перчатках. Он волок за собой клетчатую сумку на колесах, подаренную Магдой для перевозки «Розовощекого павлина». Кузьме показалось, что Вольф как вошел в «Красную стрелу», так и вышел через три месяца в аэропорту Женевы. Оброс и отощал порядочно. И, похоже, был болен. Глаза Вольфа запали и помутнели.

Он шел, не глядя по сторонам, как калика перехожий, придерживаясь однажды найденной своей собственной скорости, и прошел бы мимо встречающих, но Соня крикнула: «Фольф!» – и он круто повернул.

Соня повисла на нем, Паша отнял телегу, Блюхер глупо сказал:

– Это мы!

Вольф обнимал Соню, дышал хрипло, озирался и потихонечку отходил.

– Теперь вижу, что не чужие.

Он оглядел всех.

– Асланян Павел – где? – спросил строго.

– Да вот же я, с телегой.

– А я думаю, что это за нарядный швейцарский дурачок в колпачке с крестиком… Ну, здравствуй!

Вольф, не отпуская Соню, притянул за воротник новой синей куртки Пашу, обнял его. Глянул на Чанова с Блюхером, пророкотал знакомым, прежним голосом:

– Ну, показывайте, что у вас тут!

В «Ниссане» он с интересом оглядел салон и сказал, что машина правильная, в ней можно вполне отправляться на бал к баронессе с шелковым цилиндром на гордо поднятой голове…

Его повезли обедать знакомым маршрутом, в «Золотой рыбке» выяснилось, что Вольф говорит по-французски, может, и не блестяще, но свободно. Меню он изучил самостоятельно, после чего потрепался с чернокожим официантом, угадал, что бабушка его родом из французской Гвианы. Асланян только глазами хлопал.

– Паша, учи языки. Особенно те, на которых существует великая литература и на которых говорят разноцветные и очень перспективные люди… Вот Эмиль и коньячок тащит! И, заметьте, никаких лимонов! Лимон друг водки, но враг коньяка… Мне в Шереметьево официант пытался втюхать лимон к коньяку. А этот черный француз знает, что к чему. Культура…

Паша урок о том, что лимон друг водки и враг коньку, наверняка запомнил на всю жизнь. А вот про «учи языки», возможно, пропустил мимо ушей, хотя кто знает?.. Вольф выпил и поел, и все равно был слаб-невесел. У Паши брови сходились домиком, Соня даже мигать забывала, глядя на Вольфа, Чанов больше смотрел на нее, чем на него, но через Соню же понимал, что Серый Гендальф несчастен. Словно в гостях у Саурона побывал… или в безднах Мории.

– Куда сейчас? – спросил вдруг Вольф.

– Можно в отель, – сказал Блюхер. Но добавил: – А можно в термы…

Вольф и остальные посмотрели на Васю.

– Это почти по дороге в Веве, – объяснил Вася. – Местечко называется Белая гора.

– О! – обрадовался Павел. – В Пермском крае тоже есть Белая гора! И Черное озеро!

– Ну, тем более, – покосился Вольф на румяного ученика и обратился к Чанову: – Вези, шеф, помирать, так в термах.

В «Ниссане» Вольф уснул, уронив голову на плечо Паше и не отпуская руку Сони. Блюхер сидел рядом с Чановым и пролагал маршрут на Mont Blanc уездного значения – на Белую гору. Узкая, очищенная от снега дорога поднималась вокруг горы ленивой спиралью. Сугроб на обочинах становился все выше. На вершине их встретил поселок из дюжины коттеджей, крутые крыши завалены снегом, во двориках елки в гирляндах и со звездами… Вокруг лес.

– Вольф!.. – осторожно позвал Павел учителя. – Мы приехали…

Вольф встрепенулся, выпрямился, огляделся.

– И где тут термы?!

– Похоже, вон там – впереди! – радостно отозвался Блюхер.

Путешественники подъезжали к двухэтажному стеклянному кубу, вокруг которого стеной стоял густой туман. Здесь немногочисленным посетителям все давали напрокат – полотенца и халаты, удобные шлепанцы и купальные шапочки, а также надувные жилеты и спасательные круги для детей. Здесь стригли и брили, здесь можно было пообедать, выпить пива, попариться в сауне, сделать педикюр с маникюром. Но плавки и купальники надо было приносить с собой. Поспавший и отдохнувший в «Ниссане» Вольф устроил большую французскую революцию, вызвал главного менеджера и, сверкая глазами, указал на закрытый киоск, в витрине которого на продажу было выставлено все, что давалось в аренду, но еще и плавки с купальниками. Однако ничего не продавалось! Потому что продавец ушел! На склад ли, на больничный ли, в отпуск, попить пивка – Вольфу было не важно.

– У вас тут что, советская власть?! – гремел старик. – Я этого в Ленинграде натерпелся! Вы в Сибирь захотели?!

И все по-французски. Кузьма, насколько поспевал, переводил спутникам. Менеджер молча упирался, но все же выкинул белый флаг и киоск открыл. Он продал «этим русским» четверо плавок и один купальник. После чего Вольф пошел стричься, потом долго мылся под душем. И вышел он собственно к термам совсем другим человеком, тихим и умиротворенным. Борода его округлилась и распушилась, тощие плечи расправились. Он стоял перед погружением в бурлящую голубым пламенем воду в глубокой задумчивости. Он не ожидал того, что увидел.

– Как Саваоф, еще не отделивший хляби от тверди, – сказал Блюхер Кузьме.

Долго, блаженно плавали они в шипучей воде под открытым ночным небом, среди елей, заваленных снегом. Только пар и почти горячая газировка в светящемся изнутри просторном бассейне отделяли их от заснеженного леса. Клубы пара, расступаясь, открывали им в вышине бездну со звездами и серпом луны. Хитроумные бурные течения разносили в разные концы бассейна Кузьму, Соню, Василия, Павла и Вольфа, их обдавали со дна, щекоча пятки, горячие и холодный струи, их лупили по шее и по бокам внезапные подводные и надводные души Шарко… Но главное, что запомнили четверо молодых, это порозовевшее лицо умученного родиной старика, плававшего с высоко поднятой седой головой.

– И отделил Господь твердь от хляби, посмотрел и сказал – это хорошо!.. – пробурчал Вольф, осторожно поднимаясь по шершавым каменным ступеням, ведущим из водной глубины на твердь. Поднявшись, он оглянулся и позвал остальных: – Не выпить ли нам пива, господа!..

В тот вечер Вольф научил их пить непроцеженное живое пиво, подсаливая край кружки.

На следующее утро, лежа на плече у Кузьмы, Соня думала не о Кузьме. И Кузьма думал не о Соне. Он это заметил и спросил:

– Ты где?

Она не ответила. Тогда он сказал:

– Может, позвоним Илоне? Раз она тебя ждет, возьмет трубку.