Ефросинья Иосифовна Любарцева отправила меня в село, к подруге — Галине Нерубацкой. Там я совсем окреп и уже видел мысленно, как встречусь снова с Батей, со всеми моими друзьями — николаевскими подпольщиками. Но война распорядилась по-своему: в село нагрянули немецкие автоматчики с овчарками. Опять тюрьма и концлагерь на Лозовой».

Потом немцы зачем-то расформировали этот лагерь, и был этап — через Артемовск, Лисичанск, Ростов-на-Дону, Ставрополь, Минеральные Воды, Георгиевск… И снова — побег, совершенный этим воистину железным человеком. Теперь — удачный, хотя затем Петру пришлось преодолевать еще тысячу километров пути… Но все-таки, как мы сказали, 18 декабря Петр Луценко был в Николаеве, а через четыре дня встретился с Батей — Виктором Лягиным.

Вновь обратимся к известной нам «Выписке из протокола допроса Луценко»:

«Числа 22 декабря 1942 года я встретился в Николаеве с “КОРНЕВЫМ”, который, выслушав мой доклад, предложил мне выехать из Николаева, т. к. группа оказалась в тяжелом положении, а именно: СИДОРЧУК при выполнении диверсионного акта подорвался на самодельной мине при уничтожении нефтебазы в порту. Кроме того, был неудачный выход подпольщиков в Знаменские леса для организации партизанских отрядов.

26 декабря 1942 года из Николаева я ушел в Киев и здесь проживал у ОДАРИЧ Татьяны Андреевны, которую знал до войны. В Киеве я проживал до его освобождения Советскими войсками».

Ну что ж, так получилось, что Виктор Лягин сохранил жизнь Петру Луценко — этому столь многое пережившему и уже единожды умиравшему человеку.

Прочитав про все это, какие-нибудь уж слишком строгие моралисты, знающие войну лишь по телесериалам, могут прийти к выводу, что весь оставшийся период оккупации Петр Луценко просто «отсиживался» в Киеве у вышеназванной Татьяны Андреевны. И мы согласимся — да, совершенно точно, именно что отсиживался. Но тут же задаем вопрос — а что ему, бедолаге, следовало делать? Оставаться в Николаеве для него не было никакой возможности — он давно уже исчез со своей макаронной фабрики, его явно искали, а затем, как говорится, поставили на нем крест… Ну и как теперь легализовываться по-новому? Какую «легенду» предлагать гитлеровским контрразведчикам, «стоявшим на ушах» после всего произошедшего в городе? К тому же, как нам известно, он выглядел совершенно изможденным, постаревшим — гестаповцы определенно бы догадались, что за его плечами были какие-то большие приключения… Так что хотя у «Маршрутников» на счету был каждый «штык», но все же Петру Луценко следовало как можно быстрее исчезнуть из города, пока его здесь кто-нибудь не узнал, или пока он не наткнулся на очередную облаву, — и он успешно это сделал.

Вряд ли кто скажет, что ему следовало пробираться не в Киев, но к войскам Красной армии — то есть вновь через линию фронта, за многие сотни верст. В конце концов, как у металла наступает «усталость» — есть такой технический термин, — так и у «железных людей» есть предел возможного…

Подвиг Петра Луценко был отмечен боевым орденом Красной Звезды.

* * *

События, происходившие в то время в николаевском подполье, приходится воистину реконструировать по обрывкам информации и, к сожалению, версиям, по большей части ничем не подтвержденным. К примеру, один из авторов живописует, как в новогоднюю ночь наступающего 1943 года на квартиру Лягина, в которой собрались на праздничный ужин чиновники и офицеры рейха, заявились чуть ли не все руководители Николаевского центра (вот это конспирация!), чтобы сообщить, что гитлеровцы «накрыли» радиопередатчик и что радист Борис Молчанов взорвал связкой противотанковых гранат и немцев, и себя, и рацию, и дом, в котором он жил, так что весь дом сгорел… Между тем тот самый Молчанов — если верить официальному документу, который мы приведем ниже, — был расстрелян 17 февраля.

Значит, не было этого «новогоднего визита» подпольной «верхушки» и предшествующего ему события? Не знаем, подтверждения тому не найти…

И вообще, обо всем том, что произошло дальше — то есть о гибели Николаевского центра, — существуют совершенно разные варианты, ибо каждый из немногих уцелевших свидетелей и участников тех событий рассказывал о том по-своему…

Вот, например, как мы помним, предательница Любченко утверждала на допросе, что Корнев у нее просил «Выдать справку о плохом состоянии здоровья одному молодому человеку, подчиненному ему по подпольной деятельности (фамилии не помню)», и было это, по ее словам, где-то в ноябре. Доверия к ее откровениям у нас нет, но все-таки вполне возможно, что речь идет о том же эпизоде, который мы излагаем далее — теперь уже со слов Эмилии Иосифовны Дукарт:

«Вдруг он (Виктор Лягин. — А. Б.) однажды приходит с работы домой и говорит: “Вы знаете, у меня очень большие неприятности”. Я говорю: какие? Он говорит: “Моего связного Гришу Григоренко забирают в Германию. А без него работать не могу, без Гриши. Гриша — это моя правая рука”. Магдочка говорит: “Что ты думаешь делать?”».

Но тут мы обрываем цитату. Несмотря на все наше огромное уважение к памяти Эмилии Иосифовны и Магдалины Ивановны, мы в очередной раз восклицаем: «Не верю!» Да, не верим, и хоть ты тут тресни!

О том, что «Гришу забирают в Германию», рассказать в «своей семье» было можно. Но стал бы профессиональный разведчик с немалым опытом оперативной работы рассказывать, что Гриша — его связной, его «правая рука»? Да и фамилия Григоренко — равно как и другие фамилии сотрудников нелегальной резидентуры — вряд ли когда звучала в этом доме. И вообще, если Эмилия Иосифовна и Магда кого и знали, то только в качестве достаточно обезличенных знакомых «Корнева» — Петя, Саша, Гриша или еще как, без какой-либо информации, кто там «правая рука», а кто — «левая», и кто имеет какое-то отношение к подпольной организации, а кто — нет. А тут такой «военный совет» с двумя дамами, словно бы без них Лягин ни в чем не мог разобраться!

Ладно, продолжаем цитату из воспоминаний Эмилии Дукарт:

«Он говорит: “Я думаю обратиться к Любченко, потому что она партийный человек, и она часто говорила мне, что я, мол, могу вам помочь”. Он знал, что Любченко оставлена Николаевским обкомом партии как подпольный работник».

И опять делаем остановку. Любченко была оставлена не обкомом, а Сталинским райкомом, Лягин это знал, но… откуда могла про то знать Эмилия Дукарт? Ей что, в областном управлении НКВД про это сказали, или Виктор так разоткровенничался, или сама коварная Мария Семеновна расчетливо открыла подруге душу? Разумеется, ни один вариант не проходит — разве что последний, с определенной натяжкой! Но многим ведь хочется казаться более осведомленными и значительными, чем на самом деле. Особенно когда есть информация, полученная уже задним числом… Последующий рассказ Эмилии Иосифовны также вызывает некоторые сомнения:

«Я ему говорю: “Нет, к Любченко не ходи. Пусть Гриша едет, он сможет бежать оттуда”. Магдочка тоже была против того, чтобы Виктор шел к Любченко. Он ответил: “Ладно, не пойду”».

Вот как оно получается — в доме своем они эту Любченко принимали, сами к ней в гости ходили, но верить ей не верили… А на каком основании? И почему тогда не постарались аккуратно и побыстрее с ней раззнакомиться?