Девятого мая по телевидению на всех каналах показывали фильмы о войне.

Петр и его брат Михаил сидели у телевизора, лениво щелкали переключателем каналов и пили пиво. Был ранний весенний вечер. Светлый, теплый, спокойный.

Ветерок легко колыхал занавески на окнах. Вставать с кресла не хотелось.

– Миш, достань пиво из холодильника, – попросил Петр.

– Послушай, брат, достань сам. Не строй из себя старшего. Как говорит мама, ты старше меня всего на пятнадцать минут.

– Да ладно, достань. В прошлый раз я ходил на кухню.

Михаил на мгновение задумался.

– Да, ты прав. Моя очередь.

Он вернулся в комнату с двумя банками пива. Они отпили прямо из банок и замолчали.

– Слушай, посмотрим, что там на других каналах, – попросил Петр, ибо пульт был сейчас у Михаила.

– А что, тебе не нравиться «Август сорок четвертого»?

– Нет, почему же. Нравится. Но, знаешь, хочется проверить одну гипотезу.

– Какую?

– Смотри, сегодня целый день крутят фильмы о войне. Но фактически это фильмы о военной разведке и контрразведке. Что это означает?

– Что война сама по себе неинтересна. Даже скучна. Она страшная, тоскливая, серая, какая-то. И изнурителен не только изматывающий и беспросветный труд в тылу. Но даже и фронтовые будни. Где, хотя и опасно, но вроде бы есть место некоему интересу. А интереса на самом деле нет. Нет не только для участников, но даже для современных зрителей.

– Ты прав. Некий интерес вызывает на самом деле игра ума. Именно игра, без которой невозможна ни разведка, ни контрразведка. А во фронтовых буднях игры нет.

– Однако, с чего это мы так решили? Может быть, нынешний репертуар просто дань киношной моде.

– Нет, киношники, при всей их примитивности, тонко чувствуют настроения толпы. А значит, толпе интересна игра ума, а не серость будней. Пусть и наполненных стрельбой.

– Но как же тогда голливудские стрелялки?

– Это, можно сказать, откровенный стеб. А когда надо не скатиться на стеб и дать что-то реальное, но вместе с тем, интересное, не остается ничего иного, кроме разведки и контрразведки.

– Но тогда еще интереснее может оказаться военная политика и военная дипломатия, например. Это будет даже поинтереснее разведки. В сущности, самое интересное, это интрига, положившая начало войне. Потом интрига, и вообще все прорывные решения, обеспечившие войну ресурсами. Потом интриги финала войны и дележа плодов победы. Ведь если стратегия верна, если достигнута победа в битве умов, героизм исполнителей мало что значит. Он важен лишь тогда, когда победы ума и информированности нет ни у одной, ни у другой стороны. Значит, победа решается в поединке умов. По сравнению с этим как скучны все эти «боевые будни». Это все равно, что сравнивать работу мозга и кишок.

– Разумеется. Но это все же слишком умно для толпы.

– Странно, неужели всего этого не смогли сформулировать до нас?

– А почему бы нет? Все же мы студенты МГУ. Одного из лучших, если не самого лучшего ВУЗа планеты Земля.

– Знаешь, что я подумал сейчас?

– Нет.

– Ты всегда любил что-то этакое. Но я заметил, что ты особенно укрепился в своих пристрастиях после того, как начались обсуждения троянской войны. Сначала на истории цивилизаций, а потом на военке.

– А знаешь, это закономерно. Для людей нашей цивилизации существуют только два вечных сюжета. Троянская война и жизнь Христа.

– Но жизнь Христа никто не пытался даже представить как боевик.

– Значит, по большому счету, она не интересна. Все, что интересно, можно и нужно пытаться представить как боевик, как игру. Великолепно сказал не в прямой связи с этим, но по близкому поводу Тимофеев-Ресовский, порицая «паучью серьезность». Библия наполнена паучьей серьезностью. И именно поэтому многие тонко чувствующие натуры ощущают в церквях какие-то тучи каких-то невидимых насекомых. Часто встречается выражение чувств беспристрастных людей после посещения церкви в виде афоризма «Как мух наглотался».

– Но и творения Гомера не лишены ни пристрастия к сентиментальности, ни излишней патетики, ни увлечения внешней стороной дела. Можно сказать, в стиле голливудских стрелялок.

– И все же. Троянская война гораздо круче Библии. И ее можно представить как боевиком в голливудском стиле, так и интеллектуальным боевиком по линии разведки и военной дипломатии.

– Но, Гомер такого рода боевиков не написал.

– А что, на Гомере история закончилась?

– Мы уже фактически победили, – заявил Одиссей на следующий день вечером после удачной высадки и последующей битвы в шатре у Агамемнона, где собрались все ахейские вожди.

Предыдущий день ушел на погребение павших, обустройство лагеря и заключение перемирия с троянцами. Которые сами этого перемирия попросили.

Ахейцы не возражали. Им надо было спокойно завершить разгрузку. Но и троянцы были далеко не простаками. Перемирие нужно было и им. Союзный отряд Кикноса был разгромлен Ахиллом. А остальные союзники были пока на подходе.

Поэтому атмосфера в шатре у Агамемнона была самая, что ни на есть, благодушная. Можно сказать, даже мирная.

– Не спеши праздновать победу, Одиссей, – сурово сказал Паламед. Пожалуй, он один из всех понял хитрость маневра Одиссея. Но не восхитился изяществом его тактики, а осуждал коварство царя Итаки так искусно подставившего под удар других.

А что ты думал, честный ты наш, – мысленно отвечал ему Одиссей, чувствуя это невысказанное порицание, – война может обойтись без жертв? Или вы думали, что на убой пойдут такие вот, насильно призванные, как я? А чего же ты сам не пошел вместо Протесилия?

Вероятно, некие аналогичные мысли посещали и Паламеда. И честный старик несколько смущался своего невысказанного осуждения Одиссея. Но при этом не переставал недолюбливать царя Итаки.

– А почему бы и не отпраздновать ее, Паламед? – спросил Менелай. – Мы высадились. Укрепились. Троянцев намного меньше, чем нас. Они это понимают. Понимают и то, что с Ахиллом нам не страшна их конница. Отчего бы не предложить им окончить дело миром. Вернуть мне Елену, и заплатить нам всем приличные деньги за наши хлопоты.

– Тем более, что деньги у них есть, – вставил Одиссей. – Все наши деньги у них. Сколько лет они обирают Элладу.

– Твое мнение, Ахилл, – спросил Агамемнон. Он хотел показать, что командующий все же он. И последнее слово за ним. Но с другой стороны хотел лишний раз высказать и уважение к ключевой фигуре в их войске. Своему тайному зятю, кстати.