Нескоро Тилли стала узнавать знакомые лица, но даже тогда ее продолжали поить настойкой опия и аниса.

Теперь она лежала в подушках, составленных так, чтобы можно было смотреть в окно. Должно быть, она доставляла всем много хлопот на протяжении прошедших недель, а может быть, и месяцев. Неужели она пролежала в кровати целях пять месяцев. Когда-то, очень давно, она тоже тяжело болела, но сейчас чувствовала, что ей не станет лучше никогда. И всю оставшуюся жизнь она останется прикованной к этой кровати. С ее ногами не произошло ничего особенного, просто у нее пропало желание ходить. Ей хотелось умереть, и она умерла — душой. Она оставалась равнодушной даже к Вилли. Она смотрела в его красивые глаза, один из которых не знал света, другой что-то пытался разглядеть, она ощущала на шее его руки, слышала голос, звавший ее: «Мама! Мама! Встань, мама. Погуляй со мной», но душа ее оставалась глуха к его просьбам. Ничто не могло растопить сковавший ее холод. И только смутная тревога заполняла ее сердце.

У Жозефины появилась привычка гладить ее по скулам. Девочка будто проверяла ее кожу на ощупь. «Мама, мама», — шептала она, но Тилли была безучастной и к ее призывам. Она только смотрела на нее полными любви глазами. Она была уверена, что они полны любви, но вернуть чувство не могла.

Рядом она видела Кэти, которая, вероятно, тоже болела. Она, правда, не лежала в постели, но от ее былой живости не осталось и следа, и не слышно стало ее беззаботной веселой болтовни. Не изменилась, казалось, одна лишь Луиза, сохранившая прежнюю энергичность и деловитость. Но и ее энергии не хватало, чтобы пробудить к жизни омертвевшую душу Тилли. Неужели радость жизни не вернется к ней? Как-то Тилли услышала, что Луиза сказала Кэти:

— Лучше бы она по-прежнему бушевала, а не сидела, как тело без души. Что-то надо делать, но что? Просто ума не приложу. Может быть, нужен еще один набег, чтобы она очухалась.

— О, не говори так, не надо напоминать, — простонала в ответ Кэти.

И вот теперь в комнату входила Луиза с письмами в руках.

— Только что пришла почта, — сказала она и положила письма на постель. — Думаю, это тебя развлечет.

— Прочитай мне их, — попросила Тилли, когда Луиза подтолкнула письма к ней.

— И не подумаю. Это личные письма, адресованные тебе, ты их должна прочитать сама. Я их тебе распечатаю, вот и все, — с этими словами Луиза раскрыла три конверта, достала из одного сложенный листок и сунула его в руки Тилли. — На, читай. Я зайду попозже, и ты расскажешь мне все новости.

Тилли осторожно подняла письмо к глазам, и взгляд ее сразу же скользнул вниз к подписи. Письмо пришло от Джона.

«Дорогая Тилли, — писал он, — не могу найти слов. Могу только сказать, что я потрясен до глубины души. Мне не хочется верить, что Мэтью больше нет. Мне не приходило в голову, что он может когда-то умереть. Жизнь всегда била в нем ключом. Он был — сама жизнь. Дорогая Тилли, как, должно быть, тебе сейчас тяжело.

Отсылаю это письмо немедленно. Мы с Анной говорим тебе: „Возвращайся! Ты нужна нам. Мы ждем тебя с нетерпением". Писать больше не могу, сердце мое разрывается от горя. Прими нашу горячую любовь. Позволь мне называть себя твоим братом. Джон».

Джон. Джон. Дорогой Джон. Тилли вдруг захотелось его увидеть, услышать его голос, милое заикание. Он звал ее домой. Да, она хотела домой.

Тилли представила, как встает, собирает чемоданы, берет детей за руки и ведет их мимо пожарища. Хотя нет, ранчо возродилось из пепла и стало значительно лучше. Под руководством Луизы жизнь здесь станет намного приятнее. Но только не для нее. Она пройдет с детьми мимо, сядет в экипаж, и они поедут в Галвестон, к морю… Да, в Галвестон, где море.

Письмо выпало из ее рук. Приложив руки к бедрам, Тилли помогла себе сесть. Затем перевела взгляд на свои укрытые одеялом ноги и пошевелила пальцами.

Если она сможет ходить, то сможет уехать домой. Тилли с трудом подтянула колени и также с трудом спустила ноги на пол. Она попыталась встать, но не удержалась от слабости и повалилась на постель.

Сможешь ходить — сможешь поехать домой.

Эти слова как будто вспыхнули перед ее глазами. Тилли снова поднялась и ухватилась за изголовье кровати, потом глубоко вздохнула и огляделась. Комната выглядела по-новому — была передвинута кровать и кое-что из мебели. В дальнем углу стоял маленький туалетный столик. Взгляд Тилли остановился на нем. Сильно ли она изменилась? Очевидно было одно — на костях совсем не осталось мяса. Кожа на ощупь представлялась шершавой, волосы — сухими. Тилли взялась за стул и, опираясь на него, неуверенно ступая, двинулась к туалетному столику. Добравшись до него, она села не сразу, а сначала оперлась о него и перевела дух. Но вот она села, заглянула в зеркало и тихо ахнула.

Кто эта незнакомая женщина? Тилли даже невольно оглянулась, чтобы посмотреть, не стоит ли кто позади. Но нет, рядом никого не оказалось. В зеркале отражалась она и никто другой. Но она по-прежнему не могла узнать лица, таким неожиданно старым оказалось оно. Кожа плотно обтягивала заострившиеся скулы. Никаких морщин, только туго натянутая кожа. А что там надо лбом? Наверное, игра света. Тилли посмотрела в окно, потом опять взглянула в зеркало. Ее руки сами собой потянулись к волосам, ее прекрасным волосам, которые так любил Мэтью. Они были приподняты и высоко уложены. Каждое утро Кэти делала ей прическу. Девушка становилась за низкой спинкой кровати, расчесывала волосы, убирая их со лба. Тилли до этого мало задумывалась о своих волосах, ей только казалось, что они уже не такие густые. Но здесь ничего не поделаешь. Когда человек серьезно болен, волосы его начинают редеть. Но это же совсем не ее волосы. У нее они были каштановые, с золотистым отливом, а в зеркале она видела совершенно белые.

Тилли обернулась на звук открывающейся двери.

— Тилли. — Кэти не поверила своим глазам.

— Мои волосы, Кэти! Что с моими волосами?

— Да-да, — подтвердила Кэти, медленно подходя к ней. — Это все из-за переживаний.

— Но они же совсем… белые, Кэти.

— Да, Тилли. Но они все равно красивые. Мне кажется, такой цвет тебе больше подходит…

— Кэти! Кэти! — Что-то щелкнуло у нее внутри, как будто поднялась створка шлюза. Вода прорвалась вместе с резким пронзительным криком. Она лилась из ее глаз, носа, брызгала из горла. Оказались затронутыми даже почки. Тилли захлебывалась рыданиями, на звук которых прибежали дети. Они встали в дверях и тоже заплакали.

Оказавшийся в это время на кухне Третий сразу понял, в чем дело и со всех ног бросился на ранчо к Луизе, которая не стала ни жалеть, ни успокаивать Тилли.

— Вот-вот, очень хорошо, наконец-то, — с сияющим лицом говорила она. Луиза, как и Кэти, обняла Тилли, но не стала говорить слов утешения. — Давай, давай, — только и сказала она. — Пусть они текут. Ничего лучшего я не видела уже давно. Плачь! Пусть все пережитое уйдет из тебя. Прошлому конец. Пусть его смоют слезы. Теперь ты начнешь жизнь заново. Кэти, приготовь крепкого чая и добавь в него виски, — распорядилась она.