- Я позволю, поскольку это достаточно справедливый способ описать ее, - сказал он Брандарку вслух. - Тем не менее, думаю, что на этот раз в этом может быть немного больше, чем обычно. Она не дала Уолшарно даже намека на то, зачем она пришла, и кристально ясно, что у нее есть что-то на уме. Да, и это то, что позабавило ее до самых копыт.

- Чесмирса! - Брандарк закатил глаза. - Что-то, что скакун считает забавным? Интересно, если я сейчас начну бежать, как ты думаешь, я смогу вовремя выйти из зоны досягаемости?

<Нет>, - сказал Уолшарно, когда тень надвратной башни потянулась за ними, и страж ворот вытянулся по стойке смирно. <Нет, если Гейрфресса считает это забавным.>

***

Базел спрыгнул с седла Уолшарно во дворе конюшни. С годами он действительно научился делать это изящно, несмотря как на рост Уолшарно, так и на традиционное для Конокрадов незнание лошадей, достаточно крупных, чтобы выдержать их вес. На самом деле, по правде говоря, он выглядел невероятно грациозно для человека его габаритов.

Он протянул руку, чтобы похлопать Уолшарно по плечу, и жеребец наклонил свою величественную голову, чтобы нежно коснуться волос своего спутника, когда Дорам Гринслоуп вышел, чтобы лично поприветствовать их.

- Добро пожаловать домой, принц Базел! Уолшарно! - сказал управляющий конюшней, пересекая двор, чтобы почтительно поклониться Уолшарно. - И вам тоже, лорд Брандарк.

- Я рад, что мы здесь, Дорам, - ответил градани, и это было правдой. На самом деле, во многих отношениях был ли Хиллгард крепостью сотойи или нет, сейчас он стал, по крайней мере, таким же домом для него и Уолшарно, каким когда-либо был Харграм. И разве это не была собственная шутка богов как над градани, так и над сотойи?

- У нас гости, - продолжил Гринслоуп, подзывая двух конюхов, чтобы они взяли у Брандарка поводья вьючных лошадей и присмотрели за боевым конем Кровавого Меча.

- Да, мы с Уолшарно так и предполагали, - пророкотал Базел, поворачиваясь к конюшням, когда появилась Гейрфресса.

Крупная гнедая кобыла пересекла мостовую по направлению к нему плавной, скользящей походкой скакуна, ее голова была повернута вправо, чтобы ее единственный оставшийся глаз мог видеть, куда она направляется. Градани почувствовал знакомую боль, когда увидел шрамы, которые не смог стереть даже защитник Томанака, и его глаза того же янтарно-золотого цвета, что и у Уолшарно, смягчились от общего воспоминания, когда он почувствовал сожаление. Но она разделяла его воспоминания, а не его сожаление. Это всегда поражало его, и все же это было правдой. Потеря глаза, половины зрения, была... неудобной, с точки зрения Гейрфрессы, хотя Базелу было бы гораздо хуже, если бы они поменялись местами. В отличие от любого другого когда-либо рожденного градани, он на самом деле разделял видение скакуна, способность видеть мир, полностью отличный от мира человеческих рас. Подобно лошадям, от которых они произошли, скакуны обладали почти трехсотдесятиградусным обзором своего мира. Они по-другому воспринимали расстояния, цвета во многих отношениях были еще более яркими, и они привыкли видеть все вокруг с панорамной четкостью, которую трудно было представить и невозможно адекватно описать. Они знали, что происходит вокруг них практически в каждый момент.

И Гейрфресса потеряла это. Любой скакун или лошадь имели тенденцию вздрагивать, когда что-то или кто-то умудрялся попасть в их слепую зону, потому что эти слепые зоны были небольшими, и они не привыкли к тому, что это происходило. И все же половина мира Гейрфрессы погрузилась во тьму в тот день, когда коготь шардона разорвал ее правую глазницу. Этого было бы более чем достаточно, чтобы превратить низшее существо в нервное, вечно настороженное и осмотрительное существо, но не Гейрфрессу. Абсолютная смелость ее могучего сердца отказывалась отступать даже после потери половины ее мира, и он почувствовал, как ее мягко забавляет его собственная реакция на ее бесстрашие. Потому что, он знал, она искренне не видела этого таким образом. Просто так оно и было, и все, о чем она когда-либо просила мир, - это встретить его на своих ногах.

- И тебе хорошего дня, девочка, - пророкотал он, протягивая руку, чтобы обнять ее за шею, когда она положила подбородок ему на плечо. Он не мог слышать ее мысленный голос так, как мог слышать голос Уолшарно, но ему и не нужно было. Она была там, на задворках его разума и в глубине его сердца, светящаяся тем же бесстрашным духом, теперь старше и прочнее, но все та же, которую он почувствовал в тот ужасный день, когда они встретились.

<И для меня тоже>, - сказал Уолшарно достаточно громко, чтобы Базел слышал его так же ясно, как и Гейрфресса. Жеребец наклонился вперед, нежно покусывая основание шеи своей сестры в знак приветствия, и ее оставшееся ухо расслабилось в ответ на ухаживающую ласку. Затем она подняла голову и соприкоснулась с ним носами.

- А кто будет присматривать за Шарнофрессой и Гейроданом, пока ты шляешься без дела? - насмешливо спросил Базел, и Гейрфресса фыркнула.

Она оставалась без постоянной пары, которую большинство скакунов находили к тому времени, когда были в ее возрасте, но внесла свою лепту, чтобы помочь восстановить табун Уорм-Спрингс. Ее дочери Шарнофрессе, "Дочери Солнца" на старом контоварском, одной из почти неслыханных светло-игреневых лошадей, которые так редко рождались у скакунов, было четыре с половиной года, а ее сыну Гейродану, "Рожденному ветром", было почти два, и он собирался стать точной копией своего дяди Уолшарно. Скакуны взрослели немного медленнее, чем лошади, но Шарнофресса уже некоторое время жила сама по себе, а Гейродан, безусловно, был достаточно взрослым, чтобы доверить заботу и надзор за ним остальному табуну, пока его мать была в отъезде.

<Она говорит, что Гейродан, вероятно, даже не заметил ее ухода>, - сухо сказал Уолшарно Базелу. - <Не могу решить, что больше, ее радость от его независимости или раздражение.>

- В конце концов, не так уж сильно вы отличаетесь от нас, двуногих, не так ли? - сказал Базел, снова дотрагиваясь до ее шеи сбоку. - И не могла бы ты рассказать нам сейчас, чему мы обязаны честью твоего присутствия?

Гейрфресса мгновение смотрела на него, затем фыркнула и покачала головой в жесте отрицания, которому скакуны научились у своих двуногих товарищей. Он снова посмотрел на нее, навострив уши, затем покачал головой. Если это не так, значит, это не так,