XVI Конец и начало

Будет и Цезарь рожден от высокой крови троянской, Власть ограничит свою Океаном, звездами – славу… В небе ты примешь его, отягченного славной добычей Стран восточных; ему воссылаться будут молитвы. Век жестокий тогда, позабыв о сраженьях, смягчится…

Вергилий. Энеида. I. 286–294[494]

Похоже, что Цезарь Август провел в Афинах несколько недель, а его возвращение в Италию оказалось довольно долгим, поскольку он останавливался во всех крупных населенных пунктах, которые встречались ему на пути, чтобы давать аудиенции. Он по-прежнему много работал, и даже такие зловещие происшествия, как самоубийство индийского посла, не могли надолго отвлечь его от приема просителей и ведения переписки. Более приятным событием стало появление в Афинах поэта Вергилия, который путешествовал по Греции, отдыхая от продолжавшейся более десяти лет работы над эпосом «Энеида» в двенадцати книгах.[495] Благодаря посредничеству своего старого друга Мецената поэт был представлен Августу, и многие справедливо полагали, что именно принцепс побудил его осуществить свой великий замысел. Известно, что Август живо интересовался ходом работы над поэмой – в частности, даже специально писал из Испании, чтобы узнать, как продвигается дело. До отъезда на Восток Август, а также некоторые члены его семьи присутствовали при чтении Вергилием фрагментов «Энеиды», и эпизод, в котором оплакивался недавно умерший Марцелл, произвел на них настолько сильное впечатление, что Октавия даже лишилась чувств.[496]

Вергилий был большим педантом и подбирал слова так тщательно, что ему редко удавалось сочинить более нескольких стихов «Энеиды» за день. Его друг Гораций, который также состоял в кружке Мецената, иногда писал еще медленнее. Подобная одержимость стилем вовсе не считалась проявлением манерности или признаком дилетантизма, поскольку оба автора были мастерами своего дела и отличались выдающимися дарованиями. Горацием повсеместно восхищались, а о поэзии Вергилия говорили как о самом прекрасном творении на латинском языке. Меценат не ошибся в выборе поэтов для своего кружка. Вероятно, все они, включая Горация – сына богатого вольноотпущенника, – принадлежали к всадническому сословию, причем обладали достаточным состоянием, чтобы получить образование и располагать досугом, который можно было посвятить поэзии. Хотя во время гражданских войн некоторые из этих людей лишились своих владений, они не зависели от Мецената и Августа в том, что касалось средств к существованию, а подарки могущественных заступников лишь служили приятным дополнением к их необременительному образу жизни. Вероятно, после болезни Август хотел взять Горация к себе на службу, о чем и написал Меценату: «До сих пор я сам мог писать своим друзьям; но так как теперь я очень занят, а здоровье мое некрепко, то я хочу отнять у тебя нашего Горация. Поэтому пусть он перейдет от стола твоих нахлебников к нашему царскому столу и пусть поможет нам в сочинении писем» (Suetonius, Horat. 3). Гораций отклонил его предложение, но это не испортило его добрых отношений с Августом. В таком же неофициальном, добродушно-шутливом тоне, каким отличается этот небольшой отрывок из письма к Меценату, принцепс переписывался и с самими поэтами. Надо сказать, что занятия литературой считались среди римской элиты весьма престижной и модной формой времяпрепровождения, а это – признак высокой культуры. Так, штаб Юлия Цезаря в Галлии состоял из литературно образованных людей, а Август разделял присущее Меценату уважение к поэтам и писателям. Кроме того, подобные темы были очень удобны для бесед на неофициальных встречах с другими сенаторами или высокопоставленными лицами в силу своей нейтральности. Наряду с приверженностью традициям, литература являлась одной из главных тем, связывавших принцепса с Аттиком. Август и Меценат сами тоже пытались писать, причем первый вместе с Горацием и остальными подшучивал над литературными опусами последнего. Впрочем, над своими сочинениями он тоже готов был посмеяться и, когда оставил попытки написать трагедию, то в шутку говорил, что его герой «бросился на свою губку».[497]

Как и все остальные, поэты кружка Мецената прекрасно осознавали реальность Августова господства и понимали, что основывается оно в конечном счете на его военной мощи. Но никто не заставлял их писать, так же как сенаторов никто не заставлял выставлять свои кандидатуры на какие-либо должности или делать карьеру на государственном поприще. Было бы ошибкой считать их деятельность пропагандой или даже предполагать, что содержание и тематика их произведений контролировались Меценатом, а через него и самим Августом. Столь же неверно видеть в поэзии тщательно завуалированную критику принцепса и его режима. Август гордился своими связями с наиболее выдающимися писателями. Это было не только вопросом самоуважения, но и хорошей политикой. Ведь репутация Александра Великого немало пострадала из-за того, что он принимал неумеренные похвалы от посредственных поэтов.

Таких людей, как Вергилий, Гораций и Проперций, можно было поощрять и уговаривать писать на определенные темы, но они и сами прекрасно знали, что нравится принцепсу. Временами они шутили, будто им приходится писать «под давлением», но на самом деле это был обычный литературный прием, часто даже в сочетании с ложной скромностью. Цицерон, Аттик и их современники часто играли в ту же игру и побуждали друг друга писать на заданные темы. Август однажды написал Горацию, мягко упрекая его в том, что тот не упомянул его ни в одном из своих произведений. «Или ты боишься, что потомки, увидев твою к нам близость, сочтут ее позором для тебя?» – спрашивал он в своем обычном шутливом тоне, и за его словами не стояло никакой реальной угрозы. Речь шла о дружбе, – ведь Гораций был членом его семьи, – а не о политике, и, хотя оба этих понятия в Риме зачастую были весьма расплывчатыми, подразумевалось, что любое произведение может прославить и того, и другого. Гораций ответил на это первым стихом второй книги «Посланий», где говорится о пользе, которую могли бы принести государству такие поэты, как он, а также содержится знаменитая фраза о том, что «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, В Лаций суровый внеся искусства».[498]

Принуждение в искусстве было незначительным, и большинство тем были близки поэтам. Почти каждый, кто пережил ужасы гражданских войн, готов был прославлять победу Цезаря и мир, который она принесла. Возрождение религиозных обрядов, установление стабильности и победы над опасными внешними врагами восхищали всех римлян, а особенно элиту, и было бы странно, если бы поэты не разделяли их чувств. До прямого вмешательства в их творчество не доходило, как и до прямой цензуры. Для того чтобы такие люди, как Вергилий, Гораций и другие, могли успешно творить, их следовало оставить в покое и не мешать им писать, как они привыкли.

В результате явилось множество произведений высочайшего уровня, которые продолжают изумлять даже спустя века; многое в них было созвучно новому режиму, но немало встречалось и тем, обращенных к жизненному опыту каждого человека. Это давало куда больше возможностей, чем любая контролируемая пропаганда, и помогало поддерживать общие симпатии к идее реставрации. Сотрудничество Августа с поэтами добавляло лоска его правлению, поскольку это было занятие, достойное любого сенатора, а кроме того, поэзия того времени была настолько хороша, что ни он не выглядел тираном, ни поэты не казались льстецами. Когда Проперций (III. 5, 9, 12) отказался писать о войнах с парфянами и другими врагами и вместо этого предпочел говорить о любви, это было не критикой государственной политики или советом отстраниться от общественных дел, а всего лишь милой и остроумной попыткой развлечь читателей. Господство Августа создало благоприятную среду для процветания литературы и искусства, и поэты, писатели и художники стремились увековечить свои имена, экспериментируя с уже известными стилями. Нет причин сомневаться в том, что Вергилий и другие поэты были искренни в выражении своих взглядов, хотя, согласно современным предрассудкам, все великие художники по натуре – инакомыслящие, особенно если они живут при правителе, пришедшем к власти насильственным путем. Однако в связи с этим было бы уместно вспомнить о том, что многие великие музыкальные и художественные произведения были созданы в период правления, а часто и под покровительством абсолютных монархов в XVIII–XIX вв.