— Прости, родная. Как всегда прощала. Не умею я сказать тебе то, что хочу… Не могу… — Он поцеловал ее лицо, глаза, волосы. — Думал же — приду сейчас домой, скажу ей такие золотые слова… Черта лысого… Прости, Анок…

Анна отстранилась от мужа и тревожно глядела на него.

— Слушай, что это ты так говоришь, будто у тебя пробка в горле — слова еле выскакивают…

— Одичал я, Анка, в Париже, — засмеялся Федоров. — Это пройдет… Да! Я же тебе подарок привез!

— Ну да? Не выдумывай, пожалуйста. Такого в нашей жизни еще не бывало… — Аня тоже смеялась.

— Не бывало, так будет! — Федоров вытащил из чемодана и развернул во всю ширь очень красивую шаль ручной вышивки. — Ну?

Аня осторожно взяла шаль, почему-то понюхала ее, встряхнула и вдруг плавным круговым жестом своих полных рук вскинула ее на плечи и расправила впереди концы. Она взглянула на себя в зеркало.

— Ой, как красиво, Андрюша!.. Смотри!.. — Она медленно повернулась кругом, распахнув шаль.

Он подошел к ней, она обняла его и с головой накрыла шалью… Когда они сели ужинать, Аня спросила, как он съездил.

— Поездка была малоинтересная. Туда мы ехали в мягком вагоне, и до самого Парижа я отсыпался за весь год… — начал врать Федоров.

После возвращения Федорова из Парижа в операции наступила фаза, когда какой-то ход должен был сделать Савинков. Чекисты знали, чем окончилась проверка Фомичева, и это вызывало тревогу. Савинков мог вытрясти из него что-нибудь, вызывающее подозрение. Наконец Савинков сам обещал послать в Россию своего доверенного человека, и этого человека нужно было ждать и, во всяком случае, не прозевать.

Для чекистов дни выжидания были, пожалуй, более напряженными, чем дни действия. Когда люди заняты делом, оно как бы ведет их за собой и иногда даже диктует им поступки. Когда же дни за днями не происходит ничего, а каждую секунду нужно быть в полной готовности — это очень трудно.

Савинков имел явки и адреса Зекунова и Шешени. За Зекунова Федоров ручался. Гораздо опаснее было положение с Шешеней, хотя его жена Саша, что называется, с ходу прижилась к новой своей судьбе. За ценности, которые она привезла с собой, ей выдали советские деньги, на них она обставила квартиру, купила старинную мебель красного дерева. Вспомнив, что в Белоруссии у нее есть родня, она написала в родную деревню и ждала в гости свою младшую сестру, хотела оставить ее в Москве, сделав бесплатной домработницей. Она уже сговорилась работать ночным администратором в ресторане «Аврора».

Действительно, она обладала удивительной способностью быстро приспосабливаться к любой обстановке. Даже к тому, что Шешеня работает на ВЧК, она в общем отнеслась спокойно, особенно когда он объяснил ей, что иначе ему грозил вполне заслуженный расстрел.

Шешеня тревожил чекистов больше, чем его жена. Он был отчаянно счастлив, что с ним Саша, втайне надеялся, что ему расстрел уже не грозит, и тем больше боялся лишиться своего счастья. Когда ему осторожно намекнули на то, что из-за границы может приехать ревизор, причем не исключалось, что им может оказаться сам Савинков, лицо у него стало белое как бумага. Он страшился встречи с соратниками «оттуда» — это было очевидно.

Чекистов тревожило, выдержит ли он такую встречу…

Саша, уже включенная в игру, уверяла, что ее муж прекрасно со всем справится, если она будет рядом с ним.

Этой ночью в дозоре на границе находился тот же боец — Александр Суворов, который задержал Шешеню. (Он был награжден тогда серебряными часами от командующего всеми пограничными войсками страны.) И находился он в дозоре точно на том же самом месте. Только напарник у него был другой — Глинников.

Где-то около полуночи Суворов услышал конский топот со стороны Польши. Скакали два или три всадника. Он свистнул напарнику и услышал ответный свист. Топот приблизился и немного стих — всадники спустились в овраг и теперь поднимались наверх, с глухим шумом скатывались вниз сбитые лошадьми камни.

Это было невероятно: через границу скакали на конях. Суворов был так изумлен, что вышел из укрытия на просеку.

Из лесу вымахнул на просеку первый всадник. Он развернул коня и помчался прямо на Суворова.

Даренная генералом Балаховичем шашка полковника Павловского со свистом врезалась в правое плечо пограничника.

Когда боец Глинников выбежал на просеку, топот лошадей уже затихал в лесу на нашей стороне. Он услышал стон и побежал к пограничному столбу, где лежал залитый кровью Суворов. На бегу он поднял к небу карабин и дал три выстрела — сигнал тревоги всем дозорным. Ему ответили выстрелы вдоль границы, и вскоре возле уже умолкшего Суворова собрались ближайшие дозорные. Бойцы подняли его, положили на шинель и понесли на заставу. Он был мертв…

Когда Савинков сказал Павловскому, что надо отправляться в Россию и проверить там Шешеню, Зекунова и все их дела, тот сразу решил, что возьмет себе в спутники старого своего соратника по банде Аркадия Иванова, который после кровавых походов по Западному краю России жил в Польше, проедая остатки награбленных ценностей. Напарника лучше Аркадия Иванова ему не найти. Храбр, жесток, жаден, тупо исполнителен, а главное, руки у него по плечи в крови большевиков — в случае чего он будет драться до последнего дыхания. Ко всему есть еще счастливое обстоятельство — брат Иванова на той стороне сохраняет небольшую банду…

Аркадий Иванов, не задумываясь, согласился на все. Они разработали такой план: напролом взять границу, углубиться до города Велижа, где связаться с бандой Данилы Иванова. Силами этой банды они собирались совершить налеты на несколько уездных банков, чтобы потом на взятые там деньги спокойно жить в России. Павловский понимал, что настоящую проверку резидентов быстро не проведешь; тут надо было действовать особенно осторожно, потому что даже самая малая ошибка могла стоить жизни. А жизнью своей Павловский очень дорожил…

Начало было хорошим. Границу они проломили легко, не сделав ни единого выстрела. Только кого-то пришлось рубануть в темноте. Вырвавшись из лесу, они свернули к корчме. Иванов не понимал, зачем полковнику понадобилась эта дряхлая корчма. Но Павловский не стал ему объяснять…

Павловский прекрасно помнил, где в корчме двери, и сам вошел через главную со стороны дороги, а Иванова поставил у выхода во двор. Приказал ему: если кто выйдет, руби наотмашь.

— И тебя? — усмехнулся Иванов.

Хозяин корчмы сразу узнал Павловского.

Силы оставили его — он не мог встать и сидел, взъерошенный, на постели и тупо смотрел на Павловского.

— Где девка? — спросил Павловский.

Старик молчал. Тогда Павловский направился к двери в маленькую комнату, ударом ноги открыл ее и осветил фонарем. Девушка не спала, она стояла на кровати на четвереньках, повернув лицо к двери. Когда Павловский осветил ее, она взвизгнула и, оттолкнувшись согнутыми ногами, как кошка, прыгнула на него и вцепилась зубами в щеку. Павловский растерялся на мгновение и от неожиданности и от ужасной боли и, с трудом оторвав ее от себя, бросил на пол. Он схватился за щеку — кровь текла ему за воротник. А девушка в этот момент быстро проползла около его ног, вскочила и выбежала из хаты — Иванов даже схватиться за шашку не успел…