Богров, как типичный представитель радикального поколения, не сомневался в своем праве судить, что являлось благом или злом для России. Эволюционный путь казался ему неприемлемым, может быть, просто из-за неброскости и неромантичности. Политические деятели, не желавшие бесповоротно распрощаться с прошлым, были для революционеров злейшими врагами. Бэлла Барская передавала разговор с Богровым весной 1910 г.: «Я ненавижу одного человека, которого я никогда не видел. – Кого? – Столыпина. Быть может, оттого, что он самый умный и талантливый из них, самый опасный враг, и все зло в России от него»[376].

Намеревался ли Богров действовать в одиночку или же он искал сообщников? Приговор военно-окружного суда содержал противоречивые формулировки. С одной стороны, Богров признавался членом «преступного сообщества, именующего себя анархистами-коммунистами», «участвовал в совещаниях членов означенного сообщества при обсуждении ими вопроса об организации убийства Председателя Совета министров, статс-секретаря Петра Аркадьевича Столыпина» и убил его «во исполнение задач вышеозначенного сообщества и по поручению последнего»[377]. С другой стороны, суд даже не пытался выявить других участников преступного заговора. В этом деле было много туманного и непонятного.

Складывалось впечатление, что у Богрова имелись двойники. Одного из них верхом на лошади видели 29 августа в день прибытия Николая II. Он пытался пересечь царский маршрут, но был остановлен, после чего скрылся. Очевидцы утверждали, что неизвестный всадник и Богров были похожи как две капли воды. Еще больше свидетелей утверждали, что 1 сентября на ипподроме Богров, выдавая себя за фотографа, пытался приблизиться к трибуне для высокопоставленных гостей. Пристальный взгляд Богрова ощутил на себе губернатор Гире, стоявший рядом со Столыпиным. Генерал-майор П.В. Медем – комендант крепости, куда привезли арестованного, сразу опознал в нем мнимого фотографа: «Я сказал Богрову, что видел его вчера на ипподроме, на что он ничего не возразил»[378]. Однако все эти свидетельства расходятся с материалами следствия, установившего, что Богров не мог быть всадником 29 августа и не посещал ипподрома 1 сентября.

Если предположить, что Богров являлся членом хорошо законспирированной террористической группы, то возникает вопрос, чье задание выполняли боевики. Зеньковский намекал на причастность к РСДРП. Со ссылкой на генерал-губернатора Трепова он писал, что «в день покушения на Столыпина Богров обедал в ресторане «Метрополь», находящемся против городского театра, с известным врагом монархического строя Львом Троцким-Бронштейном. Все поиски Льва Троцкого после убийства Столыпина ни к чему не привели»[379]. Эта версия не лишена некоторых оснований. Троцкий был тесно связан с Киевом, сотрудничал в местных газетах и имел обширные связи с тамошними нелегалами. Однако Зеньковского опять подвела память. С генерал-губернатором беседовали многие, но никто не припомнил, чтобы Трепов говорил о чем-нибудь подобном. В материалах расследования нет ни слова о поисках Троцкого. Да его и бесполезно было бы искать, потому что в день покушения он находился на конгрессе социал-демократов в Йене. «Прежде, однако, чем дошло дело до моего выступления, – писал Троцкий в своих мемуарах, – получилось телеграфное сообщение об убийстве Столыпина в Киеве. Бабель сейчас же подверг меня расспросам: что означает покушение? Какая партия за него может быть ответственна?»[380] Троцкий ничего не мог ответить, так как имя Богрова ему ни о чем не говорило и в ресторане он с ним, конечно, никогда не обедал.

При желании Богров мог бы выйти через своего двоюродного брата Сергея и на большевиков, и на меньшевиков. Но социал-демократы в данном деле были бесполезны. Богров не питал иллюзий по поводу тактики РСДРП. «Я положительно знаю, – говорил он, – что все социал-демократы, которых я знаю, были бы рады устранению Столыпина, который раздавил провокаторски социал-демократическую фракцию Государственной думы. Но в этом они надеются на эсеровскую партию… Они с радостью помогли бы мне, но все это тайно, в частном порядке, с тем, чтобы по совершению удачного выступления публично прийти в негодование и меня обругать»[381].

Логичнее всего было бы действовать либо от имени анархистов, либо от эсеров. В отличие от недоказанных сведений о мифической встрече с Троцким существуют документально подтвержденные факты контактов Богрова с видными эсерами. По ходу нашего повествования несколько раз всплывало имя Егора Егоровича Лазарева. Этот старый революционер был впервые арестован еще во время «хождения в народ», прошел школу «Земли и воли», «Народной воли», сидел в Шлиссельбургской крепости, был сослан в Сибирь, бежал в Америку, где помогал Джорджу Кеннану написать знаменитую книгу о царской каторге. В 1902 – 1903 гг. Лазарев был членом ЦК партии эсеров, потом уполномоченным ЦК по Петербургу. Летом 1910 г. он легально проживал в столице – достойная иллюстрация «жестокости» столыпинского режима. Тогда же он встречался с Богровым, о чем сам рассказывал пятнадцать лет спустя. Инициатором встречи был Богров. По поручению адвоката Кальмановича он передал Лазареву важное письмо и попросил уделить ему несколько минут: «Богров прошелся несколько раз по комнате и потом, подойдя близко ко мне, вдруг выпалил: «Я решил убить Столыпина». «Чем он вас огорчил?» – спросил я, стараясь не показать свое удивление»[382]. Богров умолял собеседника серьезно отнестись к его словам. Он добавил, что обращается к Лазареву не за помощью, а только за санкцией ЦК партии эсеров на задуманный им террористический акт: «Выкинуть Столыпина с политической арены от имени анархистов я не могу, потому что у анархистов нет партии, нет правил, обязательных для всех членов». Лазарев предложил обсудить этот вопрос еще раз.

Предварительно он навел справки о молодом человеке, обратившемся к нему с неожиданным предложением. Кальманович дал самый лестный отзыв, но один из знакомых киевлян посоветовал не связываться с Богровым ввиду неблагоприятных слухов о его революционной стойкости. На второй встрече Лазарев, по его словам, категорически отклонил предложение Богрова. «Если нужно устранить Столыпина с политической сцены, – пояснил он, – то партия это должна взять на себя сама, и акт совершить должны ее собственные члены, эсеры, а не анархисты»[383].