Соколов умер в Париже 14 мая 1936 года от опухоли мозга. Бывшие соратники, перемыв в личной переписке косточки Брата № 1, списали его мистификацию и собственную доверчивость на безумие покойного. В официальных некрологах приличия были соблюдены, и лишь наивный Бурцев по-прежнему продолжал считать небывшее бывшим.

Василий Алексеевич Маклаков (1869–1957) и Оскар (Израиль) Осипович Грузенберг (1866–1940) были, несомненно, звездами русской адвокатуры начала ХХ века. Возможно, самыми яркими. Оба относились к числу лучших российских судебных ораторов, были тонкими знатоками российских законов и судейских обычаев и нравов.

О Маклакове уже говорилось подробно в этом томе, поэтому воспроизведу кратко лишь то, что относится к его адвокатской карьере. Маклаков адвокатом стал едва ли не случайно: «вечный студент», он поучился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета, затем окончил историко-филологический. Он занимался в семинаре под руководством П. Г. Виноградова, написал блестящую работу об избрании жребием в Афинском государстве, опубликованную, вместе со студенческим трудом его соученика и приятеля М. О. Гершензона, в Ученых записках университета[484]. Был претендентом на оставление при кафедре «для приуготовления к профессорскому званию». Однако академическая карьера Маклакова не состоялась: попечитель Московского учебного округа П. Н. Боголепов — будущий министр народного просвещения и первая жертва российского терроризма ХХ века — воспрепятствовал этому. Маклаков «привлекался» за участие в студенческих волнениях, считался одним из лидеров студенческого движения — неполитического, но любая форма самоорганизации студенчества воспринималась властями как крамола.

К этой неприятности добавилось личное горе — умер отец Маклакова, известный врач-окулист; пришлось оставить казенную квартиру и думать о том, как прокормить многочисленное семейство: Маклаков не был женат, однако, будучи старшим в семье, состоящей, кроме мачехи, из семи братьев и сестер, должен был подумать о хлебе насущном — для себя и для них. Профессия юриста, прежде всего адвоката, была близка «общественному темпераменту» Маклакова и сулила пристойные заработки. Дело было за малым — получить диплом. Маклаков прошел курс юридического факультета за год, сдав все выпускные экзамены, кроме одного, уже не имевшего значения, на «весьма»! Сам он считал это своим высшим спортивным достижением. С 1896 года Маклаков — помощник присяжного поверенного. Его «патронами» были А. Р. Ледницкий и Ф. Н. Плевако; работа с ними была замечательной школой, однако ученик довольно быстро «отпочковался» от своих наставников и стал самостоятельной величиной. Имя ему создало выступление в защиту Сеткина по делу о злоупотреблениях в Северном страховом обществе; о молодом адвокате писала пресса; его речь была напечатана в журнале «Судебные драмы»[485]. С 1901 года Маклаков — присяжный поверенный округа Московской судебной палаты.

К числу наиболее известных судебных речей Маклакова относятся выступления по делу М. А. Стаховича против князя В. П. Мещерского; он, вместе с Плевако, поддерживал иск Стаховича по обвинению Мещерского в клевете. Один из его ораторских шедевров — речь по делу крестьян, разгромивших в селе Долбенково экономию, принадлежавшую великому князю Сергею Александровичу[486]. Звездным часом Маклакова-адвоката было его выступление на Выборгском процессе (1908) — процессе по делу депутатов 1‐й Государственной думы, подписавших Выборгское воззвание с призывом в знак протеста против роспуска Думы отказаться от уплаты налогов, службы в армии, а также от признания правительственных займов[487].

Путь Грузенберга в адвокатуру был и «прямее», и сложнее, чем путь Маклакова. Грузенберг был тремя годами старше своего будущего коллеги. Он окончил юридический факультет Киевского университета в 1889 году, когда Маклаков в профессиональном отношении еще находился в переходном состоянии от «естественника» к историку. Научная карьера Грузенберга также не задалась: он отказался от предложения остаться при кафедре, ибо условием этого был переход в христианство. Не повезло ему и еще в одном отношении: в 1889 году вступил в силу закон, де-факто ограничивавший доступ евреев в адвокатуру. Формально закон всего лишь передавал решение этого вопроса в ведение Министерства юстиции, однако на практике положительные решения принимались в исключительных случаях[488]. Грузенберг перебрался в Петербург, где поступил в помощники присяжного поверенного П. Г. Миронова. В качестве помощника он прослужил 16 лет, став членом сословия присяжных поверенных лишь 10 января 1905 года. К этому времени он был уже известным адвокатом (присяжные поверенные и их помощники исхитрялись обходить ограничения на ведение дел путем сложной системы доверенностей), а также редактором (совместно с В. Д. Набоковым) уголовного отдела в газете «Право» (в 1898–1901 годах); кроме того он вел отдел уголовного суда в «Журнале С.-петербургского юридического общества».

Грузенберг был, по-видимому, лучшим «кассатором» в России; это предполагало как тонкое знание законов, так и сенатских «коридоров». Однако особенно прославился он защитой политических деятелей и писателей и выступлениями на «еврейских» процессах. Грузенберг защищал А. М. Горького, Корнея Чуковского, В. Г. Короленко, П. Н. Милюкова; он был руководителем защиты на процессе по делу Петербургского совета рабочих депутатов, в котором персонально защищал Л. Д. Троцкого. Грузенберг защищал П. Дашевского, совершившего покушение на считавшегося вдохновителем Кишиневского погрома П. Крушевана. Огромную популярность в еврейском мире ему принесли выступления на «ритуальных» процессах[489]: по делу Д. Блондеса и, позднее, по делу Бейлиса, о котором пойдет речь ниже. Принципиальное значение имело дело Я. Гершановича (дело о «мариампольской измене») в период Первой мировой войны; в то время, когда евреи en masse обвинялись главным командованием в измене, что вполне разделялось и поддерживалось значительной частью общества, добиться пересмотра дела и оправдания подзащитного было чрезвычайно сложно. Грузенбергу это удалось.