При всем уважении к хозяину, который, как выяснилось, оказался нашим старым знакомым, я все же больше обрадовался встрече не с ним, а с тем человеком, из-за которого мы разворошили самое злобное осиное гнездо в Святой Европе. Ярослав скромно притулился в уголке дивана, баюкал свою ампутированную руку и глядел на меня виноватыми глазами. Да, сейчас он испытывал стыд, однако взгляд Ярослава был уже не взглядом провинившегося подростка, а солдата, который не выполнил приказа и тем самым подвел своего командира.

За сутки, что я провел без сознания, княжич успел отмыться от грязи магистратских подвалов, и теперь его уже трудно было спутать с кем-то иным. Хотя, конечно, изменился Ярослав сильно. И не просто стал взрослее на год, а превратился в настоящего взрослого человека. Сейчас он здорово походил на своего отца – именно того князя, который провожал нас в путь: суровое лицо, потухший взгляд, понурые плечи… Но даже в таком мрачном облике в Ярославе было заметно княжеское достоинство.

Я давно готовился высказать княжичу все, что думал о его глупом геройстве и непочтительном отношении к родителям. Однако теперь, взглянув на Ярослава, понял, что ему больше не требовались нравоучения. Ни мои, ни чьи-либо еще. Ну, может быть, кроме отцовских, хотя наверняка и князь поймет, что его непутевый сын глубоко сожалеет о содеянном.

В данный момент Ярослав был подавлен и замкнут в себе, но я не замечал у него в глазах ни прежнего романтического блеска, ни желания вернуться к братьям по вере. К тому же Михаил наверняка рассказал ему о гибели Лотара и коварстве датчан, пытавшихся воспрепятствовать нам освободить княжича. Эти новости тоже обязаны были заставить Ярослава крепко задуматься.

Я полагал, что знаю, какие выводы сделает сын Петербургского князя после этих раздумий. А возможно, уже сделал, раз не рвался в бой, как одержимый, с целью отомстить за побратима. Я смел надеяться, что в дальнейшем новый член нашей команды тоже не создаст нам проблем, поскольку на сегодняшний день их у нас стало даже больше, чем прежде.

О сидевших на том же диване Конраде и Михаиле говорить особо было нечего. Разве только то, что они сумели завершить операцию, когда я выбыл из игры, и не просто вытащили меня из пекла, но и отыскали в этом хаосе отличного лекаря. А вот каким образом наши пути пересеклись с дьяконом Джеромом, ранее служившим Ордену в качестве полевого медика, мне еще только предстояло выяснить…

Дьякон-медик Джером сопровождал Одиннадцатый отряд в моем последнем охотничьем рейде. Добродушный толстяк-недотепа частенько становился у нас объектом для шуток, а также вечным козлом отпущения для нашего магистра Виссариона, случайно угодившего под гранатометный выстрел при захвате Апостола-отступника де Люка. Последним из нас Джерома видел Михаил: когда во взбудораженном моим предательством лагере все встало с ног на голову, дьякон не пожелал находиться в этом бедламе и дезертировал со службы. Сей грех тоже был довольно тяжек, и медика непременно ожидали крупные неприятности, если бы не великая и всесокрушающая сила любви.

Еще до начала осады монастыря Мон-Сен-Мишель, когда отряды Охотников только собирались в епископате городка Ренн, Джерому удалось снискать симпатию дочери реннского епископа Мадлен. Их бурный роман продлился всего сутки, после чего суровый боевой дьякон отправился укрощать отступников, а его возлюбленная осталась преданно ждать возвращения героя с войны.

И герой вернулся. Выглядел он, правда, при этом вовсе не по-геройски – растерянным, оборванным и измотанным (для человека столь внушительной комплекции, как Джером, отмахать пешком по пересеченной местности сто километров – великий подвиг), но для Мадлен это не имело никакого значения. Главное – Джером возвратился к ней, а не к кому-то еще – судя по умению дьякона очаровывать молоденьких девушек, епископская дочь была для него не первым любовным опытом. Сраженная наповал такой самозабвенной преданностью, Мадлен поклялась, что теперь судьбы ее и Джерома связаны навек, а посему все проблемы любимого становятся и ее проблемами.

Надо отдать должное силе духа восемнадцатилетней девушки, у которой хватило настойчивости заставить отца, реннского епископа Жана Батиста, встать на защиту какого-то неизвестного дьякона-дезертира перед его хозяином – Орденом Инквизиции. Также следует почтительно склонить голову перед епископом Жаном Батистом. Он так искренне любил дочь, что рискнул своим положением и добрым именем, чтобы снять с Джерома все обвинения. Спустя всего два месяца после трагедии на берегу залива Сен-Мало репутация медика была чиста, как слеза младенца, а сам Джером уже не служил Ордену, а числился при дворе своего благодетеля и заступника. И хоть статус дьякона не позволял Джерому требовать руки и сердца дочери епископа, медик решил, что он, как честный человек, просто обязан на ней жениться. Против чего, впрочем, Жан Батист отнюдь не возражал и дал дьякону согласие опять же во благо любимой дочери.

Молодожены отказались жить в поместье близ провинциального Ренна и предпочли перебраться в столицу, где Джером, действительно толковый специалист в медицине, решил заняться частной практикой, а также открыть аптеку. Приданое жены и деньги, вырученные от продажи поместья, делали эти желания вполне осуществимыми. Не сказать, что дела у молодой семьи аптекарей пошли слишком успешно, но, по крайней мере, она не бедствовала и вполне довольствовалась тем, что имела. Выросшая в роскоши Мадлен на удивление легко смирилась с такой жизнью, а Джером оказался довольно экономным человеком и начал понемногу приумножать семейное благосостояние.

За шесть с половиной лет совместной жизни супруги произвели на свет двух ребятишек – мальчика и девочку, – и будущее не предвещало им никаких неприятностей, если бы не эта внезапная война. Впрочем, глава семейства верно предугадал развитие событий и отправил жену и детей из столицы в Ренн задолго до того, как норманны ступили на Апеннины. Сам же остался присматривать за домом и аптекой, исполненный надежд, что беда минует его стороной…

Вероятно, та беда, к какой готовился медик, и миновала бы, но внезапно нагрянула другая, причем совершенно непредсказуемая. А всему виной была обычная вывеска над аптекой. Джером по праву гордился этой вывеской, поскольку в свое время не пожалел средств и заказал ее у лучшего ватиканского оформителя. Половину вывески занимал портрет самого аптекаря: круглощекое и добродушно улыбающееся лицо Джерома в докторском колпаке, которое, как посчитал хозяин, вызывало у клиентов исключительное доверие. И действительно, приметного медика стали после этого чаще узнавать на улице, даже без колпака и в повседневной одежде. Эта пусть небольшая, но популярность и впрямь благоприятно отразилась на бизнесе, и Джером уже начал подумывать об открытии филиала на правобережье под такой же удачной вывеской.

Если бы Джером знал, что за взрывы прогремели в прошлое утро в соседнем квартале и что случится с медиком через четверть часа после этих взрывов, он бы не мешкая запер свою аптеку, а также, вероятно, сорвал бы с фронтона от греха подальше известную на всю округу вывеску. Но Джером и ухом не повел, поскольку привык к норманнским бомбардировкам, а потенциальную угрозу в вывеске не видел и подавно. За что вскоре и поплатился.