этапы эволюции рисуются в следующем виде: Лицей – поэзия любви; Петербург – поэзия «буйных споров» и «безумных пиров». Естественным был переход в следующей строфе к ссылке.

IV, 1–2 – Но я отстал от их союза / И вдаль бежал… – Слово «союз» могло читаться двузначно: и как дружеское сообщество («Друзья мои, прекрасен наш союз!» – «19 Октября», II, 425), и как политическое общество (Союз Благоденствия). В беловой рукописи намек на ссылку был более очевиден:

Но Рок мне бросил взоры гнева

И вдаль занес… (VI, 622)

Однако формула И вдаль бежал… была понятна читателю, знакомому с поэтической символикой предшествующего творчества П: в южный период, пропуская реальную биографию сквозь призму романтических представлений, П неизменно шифровал слово «ссылка» словом и образом побега. Это имело, конечно, смысл более глубокий, чем приспособление к цензурным условиям: побег, скитания входили в штамп романтической биографии. Но читатель прекрасно умел реконструировать на основании поэтических образов реальные обстоятельства. Ср. образы бегства в поэзии южного периода:

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений (II, 147);

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел (IV, 95);

Скажи, мой друг: ты не жалеешь

О том, что бросил навсегда? (IV, 185)

В данной поэтике добровольное бегство и политическое изгнание не противоречат друг другу, а являются синонимами: Алеко сам «бросил» мир «городов» (IV, 185), но одновременно он и изгнанник: «Его преследует закон» (IV, 180). То же вычитывается и в судьбе героя «Кавказского пленника», который «с верой, пламенной мольбою» (IV, 95) «обнимал» «гордый идол» свободы и «с волнением» «внимал одушевленные» ею песни. В поэтике зрелого П «вдаль бежал» – уже цензурный заменитель указания на ссылку. Но замена произведена в ключе романтического стиля и расшифровывается с его помощью.

6 – Как часто по скалам Кавказа… – Скалы Кавказа – Поэтическая символика Кавказа прочно связалась для читателей с именем автора «Кавказского пленника». В. Ф. Раевский называл П «певцом Кавказа».

7 – Она Ленорой, при луне… – Намек на балладу Г. А. Бюргера «Ленора». С полемики вокруг русских переводов ее («Людмила» Жуковского, 1808; «Ольга» Катенина, 1816) начались споры о романтизме и народности.

Назвав непосредственно немецкий оригинал («Ленора»), а не какую-либо одну из русских версий («Людмила», «Ольга»), П дал обобщенную романтическую формулу и уклонился от того, чтобы присоединиться к конкретным интерпретациям ее в русской поэзии.

9 – Как часто по брегам Тавриды… – Образ Тавриды ассоциировался у читателей тех лет с «Бахчисарайским фонтаном» и циклом элегий так же, как стих «В глуши Молдавии печальной» (8, V, 3) вызывал представление о «Цыганах», послании «К Овидию» и др. Таким образом, каждый из этих символов одновременно обозначал некоторый период творчества П, памятный по литературным спорам, вызываемым появлением тех или иных произведений П, определенный хронологический период реальной биографии поэта и некоторый момент в романтическом мифе, создаваемом при участии самого П вокруг его имени и соединяющем и окрашивающем первых два момента.

12 – Немолчный шопот Нереиды… – Нереида (др.-греч.) – нимфа, дочь бога моря Нерея, здесь: море. Образ из крымских элегий П (см. II, 156).

V, 10 – Вдруг изменилось все кругом… – В беловой рукописи:

Но дунул ветер, грянул гром (VI, 167) —

намек на ссылку в Михайловское. Н. Л. Бродский комментирует это место так: «Ветер, гром – это слова из того семантического ряда, которым Пушкин нередко сигнализировал о вольнолюбивом порыве, о восстании, мятеже, революционном движении, вообще о катастрофе, выходящей за пределы личного интимного крушения <…>. “Грянул гром” – разразилось 14 декабря» (Бродский. С. 290). Толкование это следует считать ошибочным. В тексте П:

В глуши Молдавии печальной

Она смиренные шатры

Племен бродящих посещала,

И между ими одичала,

И позабыла речь богов

Для скудных, странных языков,

Для песен степи ей любезной…

Но дунул ветер, грянул гром[37]:

И вот она в саду моем

Явилась барышней уездной,

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках (8, V, 3–14).

Если принять толкование Бродского, то получим такую последовательность событий: пушкинская Муза скитается в степях южной ссылки – происходят события 14 декабря – пушкинская Муза появляется в Михайловском «с французской книжкою в руках». Это противоречит и содержанию V строфы, и пушкинской биографии, и здравому смыслу. Что же касается утверждений, что «ветер, гром» в творчестве П «нередко» означали восстание, мятеж, революционные движения и противостояли семантике «личного интимного крушения», то они или «сигнализируют» о неосведомленности автора, или свидетельствуют о его расчете на неосведомленность читателя. В поэзии П нет ни одного случая употребления слова «ветер» («ветр») в таком значении (см.: Словарь языка. П. Т. 1. С. 255). Слово же «гром» употребляется и в прямом значении, и в переносном, обозначая во втором случае как общественные движения (войны, социальные катаклизмы), так и личные катастрофы. Ср. стихотворение «Туча» (III, 381) или строки из «Цыган» об Алеко:

Над одинокой головою

И гром нередко грохотал;

Но он беспечно под грозою

И в ведро ясное дремал (IV, 184).

Означает ли это, что Алеко принимал участие в революции?

У П выделены такие этапы: Кавказ – место действия «Кавказского пленника», Крым, связанный с «Бахчисарайским фонтаном», Молдавия – мир «Цыган», среднерусская провинция – место действия центральных глав ЕО, петербургский свет – завершение романа. Однако речь идет не о простом географическом перемещении Музы: из вымышленного романтического пространства она переходит в реальное. Это и означает, что «изменилось все кругом» – изменился весь мир пушкинской поэзии, вокруг поэта и в его поэтическом сознании.

VII, 1–4 – Ей нравится порядок стройный… И эта смесь чинов и лет. – Положительная оценка света в этих стихах звучит неожиданно после резко сатирических картин в предшествующих строфах, в том числе близких по времени создания (VII, XLVIII и LIII). Ближайшие тактические причины этого связаны с полемикой вокруг проблемы «литературной аристократии», заставившей П противопоставить духовные ценности, накопленные дворянской культурой, «идеализированному лакейству» (XII, 9). С этим можно было бы сопоставить попытку трактовать гостиную Татьяны как «светскую и свободную» и «истинно дворянскую»:

XXVI

В гостиной истинно дворянской

Чуждались щегольства речей

И щекотливости мещанской

Журнальных чопорных судей

[В