налили чай и заговорили о погоде. Поскольку на улице солнце уже зашло и стало прохладно, тема всё равно была о наступающей весне…

– Хорошо у вас здесь… Жить хочется. Радоваться весне. Детей растить…

– Да-да! Места здесь благодатные…

– Днём тепло, как у нас в Москве в апреле…

– Да-да! Весна…

– Помощи я хочу у вас попросить, уважаемые отцы…

– Да, да! Мы слушаем вас, говорите…

– Нехорошо получилось… Молодёжь напала на отделение милиции и утащила оттуда автоматы и пистолеты.

– …

– Что делают ваши дети сегодня с ружьями в лесу? Пока стрельбы нет, всё можно остановить… Завтра будут стрелять, а стрелять они будут в солдат и в милицию… Значит, станут врагами. А врагов, вы знаете, уничтожают. Товарищи старики, что думаете? Скажите им: «Надо вернуть!» Сделают ошибку – вся жизнь пойдёт насмарку. Вместо того чтобы детей растить, по лесам бегать придётся… да и убить могут. Поверьте мне, мир намного лучше войны… Да и вы, уважаемые, сами все до одного знаете, что такое война. Наверное, все воевали?

– Да-да! Воевали… Мы все воевали.

– Так помогите детям своим! Вразумите их. Оружие надо вернуть…

Сначала старики молчали, пряча взгляды и поглаживая свои белые бороды, а потом один из них, по всей видимости, самый старший, сказал:

– Мы поговорим. Но молодёжь сегодня не всегда слушает старших. Да и ситуация вокруг нехорошая… То, что творится в Нагорном Карабахе… Это ужасно. Что вы скажете? Как им объяснить, что наших женщин и даже детей там убивают? Понятно, что молодые горячатся… Но что делать, если власть и милиция защитить их там не могут? Вы лучше поезжайте туда, и там, в Карабахе, разберитесь, что происходит… А здесь мы обязательно поговорим со своими…

– Спасибо вам! За понимание… А то, что в Нагорном Карабахе происходит… Так то, что здесь рассказывают, – не всё правда…

– Правда! Мы разговаривали не с одним человеком, убежавшим оттуда. Всё – правда… Не здесь надо разбираться с нашими молодыми, а там – с армянами, которые первыми начали убивать и выгонять людей из домов. В чём виноваты люди, которые там жили? А теперь наши просто создают отряды самообороны и хотят идти туда, чтобы защитить людей. Разве это плохо? Наши дети – мужественные люди, которые хотят воевать за правое дело. Скажите, полковник, как нам убедить их, чтобы они этого не делали?

– Для того чтобы навести порядок в Нагорном Карабахе, сегодня там много и милиции, и людей из прокуратуры, которые не дадут уйти от ответственности ни одному преступнику. И военных там хватает. Так что наведут там порядок и не позволят твориться беззаконию. Никто не позволит убивать людей…

– Хорошо, мы поверим вам. Мы будем разговаривать с молодёжью. Но и вы должны сдержать слово!

Да, в этом разговоре Розину пришлось, что называется, обещать и то, что он даже теоретически сделать не мог. Но он брал на себя такую ответственность, свято веря, что государство, наше родное Советское государство, – не подведёт. Мы верили, что все, кому надо, денно и нощно уже занимаются проблемами погибших людей и что действительно ни один подлец, надругавшийся над женщинами и детьми, не уйдёт от ответственности. Мы все были уверены в том, что наш командир говорил абсолютно правильно, и под каждым его словом готовы были подписаться. Мы абсолютно верили в справедливость того дела, которым занимались. И как бы пафосно это ни звучало, мы все рядом с Розиным занимались спасением жизней всех людей в нашем государстве: армян, азербайджанцев, русских… – всех, живущих в Стране Советов, «где так вольно дышит человек!». Наш командир не имел права сказать по-другому, а наше правительство не имело права поступить по-другому… Никто из нас – ни мы, ни старики, ни молодёжь, находящаяся где-то там, в горах, не могли тогда знать, что кто-то среди своих думал уже не так! Всегда можно исправить глупость. Всегда можно научиться правильно что-то делать и решать, а вот предательство… Предательство предотвратить невозможно! Его не всегда даже можно предугадать. Тем более если предателем является тот, кому ты доверяешь больше всех на свете, – предвидеть это нереально…

Но никто из нас, сидевших тогда за тем столом, этого знать не мог. Никто не мог даже усомниться в честности тех лиц, которым мы доверяли… Мы не могли тогда знать, что и нас, военных, и их, стариков, уже предали и разменяли на другую, чуждую нам жизнь…

Мы ещё долго сидели со стариками и слушали их рассуждения о том, что с нами происходит. Единственно, на вопрос: «почему это происходит?», заданный то ли кем-то из нас, то ли кем-то из них, так никто и не ответил… А это всё же был самый главный вопрос. Неужели никто не знает? «Да, – думал я, – никто не знает… Потому что предательство предугадать невозможно. Предательство такого масштаба – тем более!»

Мы опоздали на следующую встречу с «другом» Алика минут на пятнадцать. Мы никак не могли расстаться с седовласыми старцами, увлекшись разговором о жизни, и с каждым словом и фразой стариков убеждались, что мудрость седин – это великое приобретение человечества. А я ещё раз убедился, что люди, прошедшие сами лично войну, становятся пацифистами. Они, эти люди, теперь и против войны, и против оружия, и против насилия. Разговаривать с ними было интересно и приятно. Хотя они говорили неприятные для нас вещи, связанные с тем, что и правительство, и правоохранительные органы бросили их народ на произвол судьбы и не желают ничего предпринимать, но у нас было общее понимание, как выйти из этой, уже глубокой, пропасти. Мы вместе точно знали, как из неё вылезти и спасти ситуацию. Расставаясь, мы были полны надежд…

Разговор с агентом был менее эмоциональным. По дороге к месту встречи Алик попытался дать всестороннюю характеристику этому человеку:

– Грамотный, умный. Но очень амбициозный. Считает, что его незаслуженно обидели тем, что отказали в приёме в партию. Всё время обижался на то, что его не назначали на должность руководителя… Короче, непризнанный гений. Вместе с этим там, у нас в Нахичевани, он имел очень обширный круг знакомых. Вникал во все детали жизни каждого из своих друзей. Они верили ему и рассказывали всё… Вы понимаете, эта бытовая ерунда нас не интересовала, а о ситуациях, связанных с антисоветской деятельностью, изменой Родине, у него информации не было. Поэтому особенной ценности он и не представлял, был на связи у самых молодых сотрудников – каждый опытный пытался от него избавиться. Поэтому, когда он неожиданно уехал, никто и не печалился…

В условленном месте «друг» Алика ждал,