Вряд ли кто из взрослых по-настоящему спал в эту ночь. Рукки на крепостных башнях и парапетах тоже чуяли скорое начало сражения. Они щелкали клювами, царапали когтями камень. Эти звуки передавались внутрь и были слышны повсюду.

А барабаны, стучавшие ночь напролет, продолжали стучать и сейчас.

Шаол поцеловал Ириану. Кажется, она хотела что-то сказать, но затем просто крепко обняла его и долго не отпускала.

«Не в последний раз видимся», – пообещал себе Шаол, направляясь к парапету, где на рассвете была назначена его встреча с отцом, Сартаком и Несариной.

Принц и Несарина еще не подошли, но отец явился заблаговременно, в доспехах, которых Шаол не видел с детства. С тех самых пор, как отец перестал служить Адарлану и участвовать в завоевании континента.

Доспехи и сейчас прекрасно сидели на Эстфоле-старшем, хотя их металл потускнел. Судя по обилию царапин и вмятин, они побывали не в одном сражении. Не самые красивые (в семейном арсенале под крепостью было из чего выбирать), зато самые надежные. К отцовскому поясу были прицеплены ножны с мечом. Щит он прислонил к стене. Караульные на парапете старались не смотреть на правителя Аньеля, но все равно следили за каждым его движением. Трудно сказать, кого они боялись больше: Эстфола-старшего или моратскую армию.

Барабаны продолжали грохотать.

Шаол встал рядом с отцом. Его доспехи, надетые поверх темного камзола, не были сплошными и защищали лишь плечи, руки и голени. За спиной висела трость из железного дерева, на случай если магия Ирианы начнет слабеть. Если жена полностью исчерпает магическую силу, он переберется в кресло на колесах. Оно стояло у входа в большой зал.

Вчера Шаол рассказал отцу об особенностях своего исцеления. Как это воспринял Эстфол-старший, он не знал. Молча выслушал, не сказав ни слова.

Сейчас отец смотрел на вражескую армию, в чьем лагере постепенно гасли костры.

– Они и в прошлую осаду Аньеля вовсю стучали в свои костяные барабаны, – сказал отец без малейшей дрожи в голосе. – Если верить легенде, перед атакой они три дня и три ночи подряд били в барабаны. Горожане были настолько измотаны страхом и бессонницей, что не выдержали натиска. Солдаты и чудовища Эравана кромсали их на куски.

– Но тогда у горожан не было руккинов, – возразил Шаол.

– Поглядим, долго ли они продержатся.

Шаол скрипнул зубами:

– Если ты не рассчитываешь на победу, твои люди не продержатся долго.

Отец продолжал смотреть на равнину. Сумрак рассеивался, и грозное могущество моратской армии становилось все заметнее.

– Твоя мать уехала, – после долгого молчания сказал Эстфол-старший.

Шаол узнал об этом еще в первый день, но все равно содрогнулся.

Отец уперся руками в каменный парапет.

– Взяла Террина и уехала. Куда – не знаю. Едва мы узнали, что над Аньелем нависла угроза, она собрала своих служанок вместе с семьями. Уехали под покровом ночи. Никакой записки не оставила. Твой брат все же счел необходимым написать несколько слов.

Шаол не понимал, зачем отец снова вернулся к этому разговору. Сам он ничуть не упрекал мать. После всего, что она пережила и выдержала рядом с отцом, у нее нашлись силы покинуть Эстфольскую крепость. Она решила спасти второго сына – надежду на будущее.

– Что написал Террин?

– Не столь важно, – ответил отец, водя рукой по парапету.

Шаолу это было крайне важно. Просто сейчас не время донимать отца вопросами.

На лице Эстфола-старшего не было страха. Только холодная решимость.

– Если сегодня ты не поведешь своих солдат в бой, это сделаю я, – прорычал Шаол.

Отец смерил его взглядом. Взгляд у Эстфола-старшего был предельно серьезным.

– Твоя жена беременна.

Шаол едва не покачнулся, словно его ударили.

Ириана. Его Ириана…

– Пусть она и искусная целительница, а вот врунья из нее никудышная. Неужто ты сам не замечал, как часто она прикладывает руку к животу? А то, что ее мутит после каждого съеденного куска, тоже не видел?

Простые, обыденные слова, но Шаолу показалось, что отец выбивает почву у него из-под ног.

Шаол напрягся всем телом. Он не знал, как поступить. Наорать на отца? Броситься к Ириане?

И вдруг костяные барабаны смолкли. Моратская армия начала наступление.

Манона и отряд Тринадцати похоронили всех солдат, убитых Железнозубыми. У ведьм саднили и кровоточили пальцы, ломило спину, но они довели дело до конца. Когда последний комок неподатливой земли прикрыл могилу, когда они разровняли место погребения и отошли, Манона заметила Бронвену. Та стояла на краю поляны. Остальные крошанки пошли заниматься устройством лагеря.

Усталые соратницы шли мимо Маноны. Васта ей сообщила, что какая-то крошанка позвала Гислану к своему очагу, поскольку тоже интересовалась знаниями смертных людей. Только Астерина встала поодаль, готовая, как всегда, прикрыть Манону.

– В чем дело? – спросила у Бронвены Манона.

Наверное, нужно было бы вести себя учтивее, дипломатичнее, но у Маноны не получалось. Не могла она себя заставить любезничать с крошанками.

У Бронвены дрогнуло горло, будто она поперхнулась собственными словами.

– Ты и весь твой шабаш действовали на редкость достойно.

– А ты сомневалась? Не ждала такого от Белой Демонессы?

– Не думала, что Железнозубые способны хоронить смертных людей.

Бронвена не знала и половины. Рассказывать ей все Манона не собиралась, ограничившись самыми необходимыми сведениями.

– Моя бабушка сообщила, что я более не являюсь Железнозубой ведьмой. Поэтому их привычки и обычаи меня уже не волнуют.

Манона отправилась догонять соратниц. Бронвена пошла рядом.

– Это единственное, что я и мои ведьмы могли сделать, – добавила Манона.

– Ты права, – согласилась Бронвена.

– А у твоих ведьм хорошая выучка, – сказала Манона, скользнув взглядом по крошанке.

– За это надо благодарить Железнозубых. Они уже давно показали, чем чревата плохая выучка.

И вновь Манона ощутила нечто похожее на стыд. Удастся ли ей когда-нибудь ослабить это ощущение или сжиться с ним?

– Было такое, – только и ответила Манона.

Бронвена молча отошла.

Разыскивая очаг Гленнис, Манона ловила на себе взгляды крошанок. Одни склоняли голову, другие ограничивались угрюмыми кивками.

Манона убедилась, что ее ведьмы приводят руки в порядок. Хотела заняться тем же, но не могла. По опыту знала: стоит присесть – и на тебя навалится вся тяжесть недавних событий.