– Эрик как книгоиздатель знает, что, чем и когда пахнет, – произнесла Мими и сделала большой глоток «виски сауэр» – коктейля, который она сама себе приготовила.

– Прости, дорогая, но когда воняют горящие книги, то претензии к производителям бумаги, а не ко мне.

– Глупая шутка в вечерний час, – заметила Лина.

– Ах, Эрик, тебе лишь бы шутить, – сказала Мими. – А вот мне не до шуток. Я люблю книги. Не только читать, но и держать в руках, и смотреть на них, когда они стоят в шкафу. А ты их не любишь. Ты любишь только денежки, которые они тебе приносят.

– А вот Алевейн, как только напишет рецензию на книгу, сразу относит ее к букинисту, – сказала Трюди. – Думаю, от него, от поэта, вы такого не ожидали!

– Я варвар, – торжественно произнес Эрик и допил рюмку до дна. – Признаюсь, не лукавя, что я варвар. Но книгоиздание – это всегда лотерея, так что какая разница.

В таком вот духе протекала беседа этих служителей безбожной словесности, чьи бастионы пали, а сами они мнили, что никто за ними не наблюдает.

К моему великому сожалению, Альберехт поставил рядом с собой бутылку рома. Пил его маленькими глоточками, долго держал на языке, прежде чем проглотить.

Отечество потерпело полное поражение, попытки бежать провалились, завтра сюда придут немцы, Лейковичи живы, какая разница – пить или не пить?

Ром. Уже сколько месяцев не брал его в рот. Альберехт убедил себя, что если будет пить только потому, что это вкусно, то его склонность к алкоголизму пройдет. Пить только вкусные напитки будет доставлять удовольствие, которое заглушит потребность.

Посмотрите на Мими, посмотрите на Эрика, посмотрите на Трюди, на Герланд и Лину. Все они медленно, но верно напиваются.

Трюди поставила свой бокал на стол и отнесла в костер новую пачку книг. Из сада в комнату снова принесло запах дыма.

– Становится холодно к ночи, – заметила Герланд.

– Мы точно с ума сошли, – сказала Мими. – Давайте посидим у нашего костра.

Все взяли бокалы в руки, сунули каждый свою бутылку под мышку и вышли на улицу. Расположились на траве у костра, с наветренной стороны.

Альберехт опустился на землю между Мими и Линой. Лина сказала, кивнув в направлении горящих книг:

– Это похоже на закат Европы, но и без всякой войны и безо всякого Гитлера большинство этих писателей через двадцать лет были бы полностью забыты.

– Даже если книгу читают в течение двух тысячелетий, что это дает? – возразила Мими. – Например, Библию. Стал ли мир от этого лучше?

Альберехт пошевелил кочергой медленно горящую бумагу и посмотрел на взметнувшиеся к небу искры.

– Должен признаться, что никогда в жизни не читал даже Гейне.

– Кто всегда много читал, так это Сиси, – вспомнила Мими, – и всё-всё запоминала.

Лина придвинулась к Альберехту и шепнула ему на ухо:

– Если не считать таких классиков, как Гейне, которые все равно не сгорят, большую часть книг, что издает Эрик, читать просто невозможно.

Послышался негромкий хлопок, как будто ребенок выстрелил пробкой из пистолета-пугача.

– Ты любишь огонь? – спросил Альберехт.

– А ты?

– Когда мне весело, то очень даже.

– Сегодня, перед вашим отъездом, я тебе понравилась?

– Да, очень.

– Тогда зачем же ты поехал в Хук-ван-Холланд?

– Если бы не поехал со всеми, то не пришел бы к тебе с ключами.

– У меня было предчувствие, что ты придешь.

– Как ты могла такое обо мне подумать?

– Мужчины, которые мне нравятся, всегда ко мне приходят рано или поздно.

Она рассмеялась, но так, как будто смеется над совершенно невинной шуткой.

Пххх, снова такой же звук.

«Даже если бы я тогда в глубине души ставил цель у тебя остаться, вовсе не факт, что я пришел бы», – думал он с горечью, постепенно растекавшейся по телу, как бывает, когда тебе вколют шприцем какое-нибудь обжигающее вещество.

Он смотрел на нее и думал: «Я знаю, что глаза у меня водянистые и унылые и по моему лицу не прочитать, как она мне нравится. Наверное, она недоумевает: как так может быть, что меня тянет к этой тряпке».

– Я, пожалуй, немножко ясновидящая, – сказала Лина. – Тебе надо научиться смеяться, несмотря на твое горе.

Лина, сидя на траве, обхватила колени руками. Руки до локтя были голые, кофта оказалась просто накинута на плечи. Из-под задравшегося подола виднелись бедра. Альберехт взял себя в руки и сказал:

– Бедра твои дюнам подобны.

В темноте послышался шорох шагов по гравию. Показался Алевейн с корзиной в руке, слегка покачивающийся.

– Ну как? Всё выпил?

– Вылакал только две бутылки, остальные рассортировал.

Алевейн поставил корзину на землю.

– В эту корзину я сложил по одной бутылке каждого сорта. Остальные стоят в чулане.

– И что ты собираешься с ними сделать? – спросил Эрик.

– Слушай, Эрик, – сказала Трюди, – не прикидывайся дураком. Ты же понимаешь, он хочет взять их себе домой.

– Я не нашел штопора, – сказал Алевейн. – Не знаю, как из них вылить вино.

– А как же ты выпил две бутылки?

– Это было шампанское.

– Хороший мальчик, – сказал Эрик, – послушный, но и кулачки тоже можешь пустить в ход. Надеюсь, ты не выстрелил пробкой в потолок. Это очень дурной тон.

– Я не имею привычки стрелять, – сказал Алевейн. – Пусть стреляют отказники от военной службы.

– Жаль, что ты в детстве не занимался спортом, – пошутила Трюди. – Тебя бы тогда признали годным к службе в армии. И ты защищал бы отечество.

– И не дожил бы до выхода в свет моих стихов, потому что уже пал бы на поле боя. Кстати, Эрик, где рукопись моего сборника?

– Лежит на дне Ниуве Ватервег, – сказал Альберехт, торжественным и одновременно пьяным голосом. – Мы доверили их водной стихии, а после смерти Гитлера стихи будут снова выужены.

Лина сказала:

– Если рыбы не зачитают их к тому времени до дыр.

– Не может быть! Эрик, неужели, правда?

– Но ты же наверняка оставил себе копию? – спросил Эрик.

– Копию? Черт побери, ну ты и бздун! От страха перед Гитлером бросил мои стихи в Ниуве Ватервег. Понимаешь ли ты, мудило, что таких стихов мне уже не написать никогда в жизни? Понимаешь?

– Пойди-ка лучше открой бутылку, – сказал Эрик и лег на левый бок.

Правой рукой он попытался что-то найти в глубине правого кармана, но не нашел.