Однажды мальцу сказали, что он изжарится, стоит лишь солнцу коснуться его, так он ударился в вампиризм, ходил повсюду в черном шелковом плаще, а во рту – пара клыков из пластика. Мать его была дома, но в тенистом сумраке их гаража ребенком занималась я – чисто от неугомонности, в хорошем смысле слова. Йоланда была в пути. Она позвонила, как только они с матерью отправились из Денвера, откуда всего час езды.

Вместе мы были уже полтора года, и Йоланда множество раз пребывала в дневной лени и неге у меня в квартире на Джэкдоу-стрит, однако родителям своим она открылась всего год назад и хотела дать им побольше времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что их дочь открыто живет со мной. Она была права: чтобы свыкнуться, им потребовалось время – минут пять, может, десять. Не знаю, как она могла вообразить себе, что родители способны на что-то еще, кроме как любить ее. Потрясло, правда, и то, как быстро они пришли к выводу, что станут любить и меня.

Доктор и миссис Рустед были выходцами с Британских Виргинских островов: д-р Рустед, отец Йоланды, служил англиканским пастором и имел степень доктора психологии. Ее мать владела художественной галереей в Денвере. Надо было увидеть лишь нашлепку на бампере их «Тойоты Приус»: «Голосование схоже с управлением автомобилем: ставишь на «R» – катишь назад, на «D» – едешь вперед»[89], – чтобы понять, что мы поладим. На следующий день после признания дочери д-р Рустед спустил с флагштока перед крыльцом их дома флаг Британских Виргинских Островов и заменил его радужным вымпелом[90]. Миссис Рустед сменила нашлепку на бампере на гибрид из розового треугольника с нанесенной поверх него надписью «любовь есть любовь». По-моему, они втайне лишь испытали гордость, когда их дом закидали яйцами, хотя и делали вид, будто кипели от возмущения из-за нетерпимости своих соседей.

– Я не в силах понять, как мо’ут быть люди столь нетерпимы, – возглашал д-р Рустед своим громким раскатистым голосом. – Йоланда нянчила по’овину детей на этой улице! Пеленки им меняла, спать укладывала. И после этого они суют на лобовое стекло под дворник анонимку, обзывают нашу дочь изв’ащенкой и требуют, чтобы мы вернули всем родителям деньги за ее работу нянькой. – Он крутил головой, будто бы от отвращения, но глаза его сверкали от удовольствия. Во всех проповедниках добродетели есть что-то чуточку от дьявола.

Йоланда с родителями провела лето на БВО в гостях у разросшейся родни, оставив меня наедине с самой собою – Ханисакл Спек, единственной 23-летней лесбиянкой-двойником Джо Страммера[91] во всем нашем квартале, изучающей право в Университете штата Колорадо в Боулдере, консерватором в делах финансовых, любительницей лошадей и отказавшейся от привычки сосать табак (подружка заставила бросить). Шесть недель не держала я ее в своих объятиях и в ожидании ее приезда от волнения прилично накофеинилась с утра.

Удачей для меня обернулась возможность подурачиться с маленьким вампиром. В глубине гаража стояла стальная стойка, на нее вешали велосипеды, и Темплтону нравилось, когда я поднимала его, переворачивала, и он, уцепившись коленями, повисал вниз головой, будто летучая мышь. По его словам, он каждую ночь летал в виде летучей мыши, выискивая свежих жертв. Спуститься он мог: под стойкой я расстелила матрас, и он, подготовившись, падал вниз, делая на редкость атлетическое сальто с приземлением на ноги. Зато вернуться обратно он не мог без того, чтобы кто-то не подсадил его. К тому времени, когда я услышала первый раскат грома, руки мои были ватными от бесконечного обхватывания и подвешивания мальчишки.

Тот первый раскат грома застал меня врасплох. Поначалу я подумала, что на дороге столкнулась пара машин, и я поспешила к открытой двери гаража, рисуя себе в воображении картинку лобового столкновения, в какое попали Йоланда со своей матерью. Странно, до чего же сильно нам хочется быть влюбленными, если принять во внимание обилие связанных с этим волнений и страхов, похожих на налог с денег, выигранных в лотерею.

Однако никакой аварии на дороге не было, небо же было, как всегда, сияющим и голубым, во всяком случае, с того места, откуда смотрела я. Впрочем, порывы ветра были сильными. На другой стороне улицы, там, где обитали последователи культа кометы, ветер подхватил стопку бумажных тарелок и раскидал их по траве и дороге. В воздухе я учуяла признаки дождя – или, во всяком случае, чего-то похожего на дождь. Веяло ароматом каменоломни, запахом дробленого камня. Высунув голову наружу и взглянув на горные вершины, я увидела ее, громадную черную грозовую тучу размером с авианосец, быстро надвигавшуюся утюгом, как это порой случается с авианосцами. Она была до того черной, что я удивилась… черная с розовыми подпалинами, такого мягкого призрачного розового цвета, какой бывает на закате солнца.

Долго я тучу не разглядывала, потому как в этот самый момент на Джэкдоу-стрит из-за угла вывернули Йоланда с матерью на своей лимонной «Тойоте Приус», к крыше которой амортизирующими тросами было приторочено кресло-качалка. Машина остановилась перед нашим домом поперек улицы, и я уже направлялась к ней. Йоланда подпрыгнула с пассажирского сиденья, визжа от радости, – долговязая чернокожая девушка с бедрами до того округлыми, что они казались пародией на женскую сексуальность, будучи посажены на худющие, как у аиста, ноги. Йоланда была склонна визжать, когда ее что-то радовало, и при этом пускалась кругами в забавный топающий танец вокруг того или тех, с кем ей было приятно увидеться. Она и вокруг меня пару раз протопала, пока я не схватила ее за руку и не притянула к себе… ну и похлопала по спинке, заключив в неловкие объятия. Позже я стану жалеть о том, что не обхватила ее за талию и не прижала к себе, впившись губами в ее губы. Увы, я была взращена на деревенский лад. Любой удосужившийся взглянуть на меня враз понял бы, что я из себя представляю. Один взгляд на белую майку с бретельками и стрижку «под ежик» – и вы признаете во мне коблу[92]. А вот на глазах у всех я теряла весь свой дух «а-пошло-оно-все-на-фиг», стеснялась касаться и целоваться, не желала навлекать на себя любопытствующие взгляды или оскорбления. При виде милой сердце у меня распирало до того, что в груди больно делалось, однако матушку ее обняла покрепче, чем прижала к себе любимую. Не было последнего объятия. Не было последнего поцелуя. С этим позором мне жить остаток жизни.

С минуту мы поболтали про обратный перелет с Британских Виргинских островов, и я еще поддразнила девчушку на предмет, сколько всего она понасобирала для большого переезда. «Ты точно обо всем помнила? Надеюсь, не забыла про батут. А как насчет каноэ? Хватило места втиснуть его куда-нибудь?»