– А почему вы боретесь с растворимым кофе, Максим? – взор Ираидин наконец становится вполне осмысленным.

– Потому что я Бэтмэн, – смеюсь. – Надо же мне хоть с чем-то бороться…

Ухожу от нее довольный, аки пресловутое крупное млекопитающее после промывания желудка – что за нелепый символ умиротворенности! Знаю, что все сделал правильно: Ираида довольна, и какая-то частичка меня ликует вместе с нею. Странное происшествие уже не пугает меня, теперь я погибаю от любопытства. Это случилось, когда я ее сфотографировал. Первый раз воспользовался Сашкиным подарком – и вот… Совпадение? Не думаю, но надо проверить. Да хоть бы прямо сейчас, чего тянуть?

Достаю свое сокровище. Некоторое время приглядываюсь к прохожим. Выбираю кого-нибудь посимпатичнее. Все люди, разумеется, братья, одним миром мазаны и, строго говоря, сотворены по единому образцу… Так-то оно так, но чертовски хочется позитивных переживаний. Тварь я дрожащая, или право имею? То-то же.

Наконец останавливаюсь на симпатичном дядьке лет сорока. Облик его дышит благополучием, одежда свидетельствует не только о достатке, но и о прекрасном вкусе, что, к слову сказать, редкость. Да и глаза умные, живые, что тоже… Ладно, проехали.

Внимание, снимаю. Погружение проходит нормально, как слышите меня, прием? Мне жутко и весело. Кажется, я схожу с ума, зато в очень интересном направлении. Все любопытственней и любо…

Щелчок.

Физиономист из меня, оказывается, никудышный. Влип покруче, чем с Ираидой. Попробуйте оказаться в шкуре мазохиста, который недавно расстался со своей любимой и теперь вынужден обходиться услугами платных «хозяек», как правило не слишком умелых и, что еще хуже, не всегда чувствующих тонкую грань между любовной игрой и настоящей жестокостью. Удовольствие, мягко говоря, ниже среднего. Ох, ниже!

Мой невольный «духовный брат», кажется, принял меня за уличного фотографа и сердито бросил на бегу, что платить не станет, не на того, дескать, я нарвался. Фыркнул, побежал дальше – и слава богу.

Я же зашел в первое попавшееся кафе, уселся за столик возле батареи центрального отопления, втиснул озябшие ладони в горячие межреберные щели радиатора. Наплевав на собственные спартанские принципы, заказал крепкий кофе и сто граммов импортного виски, дорогого, как свежевыжатый бриллиантовый сок. Закурил. Положил перед собой фотоаппарат. Вздохнул тяжко, поминая злодея Тормана. Нехилое наследство он мне оставил, нечего сказать… Интересно, а сам Сашка тоже всякий раз – вот так?.. И, получается, он знал о людях больше, чем кто бы то ни было? Потому что только на моей памяти он сделал многие тысячи снимков. Ничего удивительного, что Торман так люто пил: было с чего. Ой было… я зябко поежился, вспоминая свои давешние эксперименты.

Тем не менее через пятнадцать минут я покинул кафе с твердым намерением продолжать опыты. Инстинкт любопытства оказался сильнее инстинкта самосохранения. Я знал, что, остановившись сейчас, вряд ли найду в себе мужество когда-нибудь расчехлить волшебный «Nikon»; я также знал, что не прощу себе подобного малодушия. А с собой, любимым, лучше жить в мире.

Снимать я решил собственных сотрудников: за ними можно наблюдать не только в ходе эксперимента, но и после его завершения. Вдруг и с моими натурщиками начнут твориться какие-то нелепости? За два часа отщелкал шесть кадров, шесть ледяных гадюк проползли по моей спине, шесть раз вздыбились волосы на загривке.

Когда я вернулся на пустой склад и обессиленно рухнул рядом с уютно похрюкивающим электрическим чайником, мне казалось, что моя опустошенная оболочка способна теперь вместить весь мир. Лиха беда начало.

Видимо, инициация действительно содержит модель всякого повествовательного текста (например, выделение индивида из коллектива может лежать в основе самого понятия героя, уход и возвращение – через волшебную сказку – стали рамкой для большинства сюжетов, характерный ритм потерь и приобретений также обнаруживается во многих жанрах).

– Я от бабушки ушел, – говорю тихонько. – И от дедушки ушел. Я от зайца ушел и от волка ушел… От кого там еще положено уходить? Ушел! И куда пришел? А вот непонятно. И, в общем, не важно, потому что и отсюда скоро придется уходить. Да?

Он скоро оказывается любимцем своего господина…

– Не знаю, о чем ты спрашиваешь, но как скажешь, так и будет, – отвечает небо вполне человеческим голосом. И добавляет добродушно: – Со мною очень легко договориться.

Поначалу я не удивляюсь даже. Чему удивляться-то? Самое время голоса слышать, ангелам небесным свидания назначать в городском парке да чужие фамильные привидения по лестницам старинных замков гонять. Наше дело солдатское: надо – значит надо, и точка. Лишь бы только летающие тарелки встречать не заставили: уж больно глухие места выбирает для парковки оная неопознанная летающая посуда, если верить соответствующим брошюрам. А я горожанин, мне по тайге с рюкзаком не с руки блуждать…

И лишь несколько секунд спустя до меня доходит, что глас неба подозрительно похож на голос Вени. Одним разумным млекопитающим стало больше в этом помещении – всего-то делов, никакой мистики!

– Ты обдумал мое предложение? – бодро спрашивает Вениамин. – Или не до того было?

– Не до того, – соглашаюсь виновато. – По объектам мотался, мерз, виски жрал, аки ковбой какой… Сейчас начну думать.

И тут меня осенило. Почему бы не воспользоваться свежеприобретенным чудесным даром в личных целях? Один щелчок – и Веня будет для меня как на ладони. Во-первых, действительно любопытно, что он за тип. Во-вторых, смогу понять, стоит ли ввязываться в его авантюры. А в-третьих… Ну, скажем так: жизнь богата сюрпризами.

Завариваю чай, гостеприимно отодвигаю для него колченогий стул. Как бы между делом извлекаю фотоаппарат.

– Восстанавливаю утраченные навыки, – говорю. – Заодно развлекаю наших работничков. Они почему-то цепенеют, увидев меня с камерой в руках. Думают, что это какая-то новая непостижимая форма репрессивного контроля.

– Паранойя называется, – одобрительно кивает Вениамин. – Насколько я понимаю, сейчас ты и меня подвергнешь этому самому репрессивному контролю. Страшно даже.

– Подвергну, если не возражаешь. Я когда-то славился умением снимать без вспышки в полутемных помещениях вроде этого. Хочу проверить, что можно сделать с жалкими остатками былого мастерства в условиях нашей конторы. А ты – такой хороший крупный предмет…

– Ну, ежели крупный предмет, тогда давай, – соглашается Веня. – Мы, крупные предметы, ценим внимание профессионалов и всегда готовы пойти навстречу. И берем недорого: всего-то сто баксов за час…

Он продолжает в том же духе, пока я демонстративно долго вожусь с настольной лампой, открываю и закрываю окно, кручусь так и сяк, выбирая удачный ракурс, словно бы действительно заинтересован в получении качественного портрета и более ни в чем. Наконец решаю, что окно нужно открыть нараспашку, а лампу выключить вовсе. Слабый, мягкий, рассеянный свет, работать с ним очень трудно, зато и результат может превзойти ожидания. В довершение укладываюсь на пол: и ракурс интересный, и легче скрыть потрясение, ежели таковое окажется слишком велико.