1 (14) ноября 1916 г. Дума возобновила свою работу, прерванную 20 июня (2 августа) того же года. Уже перед открытием сессии настроение было весьма напряженным. «Никогда, – отмечал «Вестник Европы», – после незабвенных дней первой Думы, открытие законодательной сессии не ожидалось с таким лихорадочным нетерпением; никогда заседания Думы не возбуждали такого страстного интереса…»1 Ожидания оправдались. Выступавшие в Думе ораторы старались максимально использовать протестные настроения в свою пользу. Они сразу же приступили к приостановленному на три месяца штурму власти. В своей вступительной речи Родзянко заявил о непреклонной воле к победе над внешним врагом: «Какие же пути ведут нас к этой цели? Мы знаем их: спокойствие внутри страны, вера в свои силы, твердость духа в испытаниях и твердо сказанная правда здесь, в этих стенах. Правительство должно узнать от вас, что нужно для страны. В часы борьбы и напряжения народных сил нельзя гасить народный дух ненужными стеснениями»2.

Эстафету перехватил С. И. Шидловский, выступавший от «Прогрессивного блока». Он немедленно упомянул об освобожденном из крепости Сухомлинове. Аудитория реагировала нужным образом: «Изменники покрывают изменников»3. Шидловский сделал следующий вывод: «Недоверие к власти сменилось чувством, близким к негодованию. Население не верит, чтобы могло быть неясным правительству то, что ясно для него самого. Население ищет объяснений таких действий, которые, создавая внутренние затруднения, служат на пользу врагу, и, не находя их, готово верить самым чудовищным слухам. Такое состояние умов само по себе представляет чрезвычайную опасность»4. С последним высказыванием трудно не согласиться. Впрочем, эта опасность создавалась, и притом весьма активно, «властителями умов», знавшими рецепт спасения страны. Прогрессисты открыто заявляли, что целью блока является создание правительства из лиц, «…объединенных одинаковым пониманием задач переживаемого момента и готовых в своей деятельности опираться на большинство Государственной думы и провести в жизнь его программу. Отныне мы будем стремиться к достижению этой цели всеми доступными нам законными способами»5.

Атмосфера заседания накалялась. Керенский заявил о том, что члены правительства «являются предателями интересов страны»6. Слова «измена» и «предательство» буквально витали в воздухе, заседание производило впечатление хорошо срежиссированного спектакля, в котором все подчинено одной цели – подготовке публики к главному монологу. Думцы как будто упивались своей безнаказанностью. Вскоре настал черед Милюкова – его речь получила название «штурмового сигнала». «Сперва робкие по существу и приличные по форме выступления отдельных политических деятелей, враждебно настроенных по отношению правительства, видя терпимость и попустительство последнего, – вспоминал современник, – приобретали все более и более раздражительный тон и резкие формы, достигнув, наконец, своей кульминационной дерзости в момент произнесения Милюковым своей, отныне исторической, речи 1 ноября 1916 г.»7 Трудно назвать это выступление сигналом – штурм уже начался с самого начала работы сессии. Это была бомба, начиненная бездоказательными слухами и весьма своеобразным остроумием.

Милюков тщательно готовился, всю речь он читал по бумаге. Начав с упоминания ненавистного для Думы имени Сухомлинова, освобожденного из-под следствия, он сразу же заявил о недоверии к правительству. Основой для этого были ходившие по стране слухи, к которым сам лидер кадетов вроде бы относился негативно: «Господа, я не хотел бы идти навстречу излишней, быть может, болезненной подозрительности, с которой реагирует на все происходящее взволнованное чувство русского патриота. Но как вы будете опровергать возможность таких подозрений, когда кучка темных личностей руководит в личных и неизменных интересах важнейшими государственными делами?»8 К сидевшему в дипломатической ложе американскому послу Д. Фрэнсису подошел один из октябристов и взволнованно произнес по-английски: «Это безумие – публично нападать на власть царя. Мы можем исправить ошибки, но поставьте под вопрос власть посреди войны, и мы пропали»9.

Ссылаясь на германские, австрийские и швейцарские газеты, часть из которых, в свою очередь, ссылалась на неназванную Милюковым московскую газету, он обвинял императрицу, правительство, правых во взяточничестве, непрофессионализме, подготовке сепаратного мира из-за страха перед революцией, сознательном сопротивлении работе Земгора и ЦВПК, намекал на то, что разгром Румынии был следствием «глупости или измены», и требовал нового политического процесса по образцу Сухомлиновского10. В своей речи он фактически рассекретил двух чиновников по особым поручениям, действовавших в Швейцарии по заданию русского военного агента во Франции полковника А. А. Игнатьева. Кроме того, по распоряжению департамента полиции они должны были собрать информацию по политическому масонству11. Неизвестно, знал ли об этом Милюков, но это не помешало ему намекнуть, что через эти каналы зондируется возможность заключения сепаратного мира, что вызвало немедленный протест русского атташе.

В сообщении на имя генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта он писал: «Считаю своим нравственным долгом доложить Вашему превосходительству, что г. Ратаев и чиновник Лебедев руководят каждый отдельной организацией в нашей агентурной разведке, и каждая поездка их, равно и сношения их в Швейцарии мне всегда известны. Я категорически утверждаю, что г. Милюков, называя с трибуны Государственной думы эти два имени, имеет ложные донесения об их деятельности и что ни г. Ратаев, ни г. Лебедев никаких подобных поручений ни от кого не получали. Выдавая так опрометчиво наши военные секреты, член Государственной думы принес нам вред, о размерах коего сейчас судить еще нельзя. Донося о всем вышеизложенном, ходатайствую перед Вашим превосходительством принять зависящие меры об ограждении впоследствии честных имен моих сотрудников от брошенного в них позорного обвинения. Доношу, что мною будут приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить вред, принесенный г. Милюковым делу нашей агентурной разведки»12.

Шуваев также получил это письмо и передал копию Родзянко. Военному министру не было необходимости оправдываться – он мог переадресовать вопрос «Глупость или измена?» самому Милюкову. Впрочем, в Думе это уже сделал Марков (второй), но лидер кадетов сразу же ответил: «Моя речь – есть заслуга перед Родиной, которой вы не сделаете»13. Лидер кадетов не счел возможным упомянуть о еще одной своей заслуге перед Родиной, совершенной им во время недавней поездки по странам-союзницам. Визит думцев совпал с наступлением русского Юго-Западного фронта. И во Франции, и в Италии делегацию представительных органов России прежде всего приветствовали как представителей армии и государства14.

Милюков активно встречался с государственными и политическими деятелями Англии, Франции и Италии, с которыми он обсуждал проекты будущей автономии Польши, говорил о необходимости эмансипации евреев в России, о будущем Аландских островов и Армении, об отношении к участникам войны в нейтральных странах и т. п.15 Особо теплый прием представителям России был, естественно, оказан в Италии, но Милюков не торопился в штаб-квартиру Виктора-Эммануила. Он предпочел отправиться в другую страну. «Я поехал в Швейцарию отдохнуть, а не заниматься политикой, – заявлял он в Думе, – но и тут за мной тянулись все те же темные тени. На берегах Женевского озера, в Берне, я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера – от министерства внутренних дел и департамента полиции»16.