– Ну вот что, папа, – не вполне почтительно сказал Севела. – Компенсацию за обесценивание романских заемных листов выхлопотал все-таки я. Я, а не твой премудрый Хаим. И не называй меня беспечным щенком.

– Хорошо, это ты выхлопотал компенсацию, – проворчал отец. – Видать, ты хорошо послужил романцам, раз они возместили убытки старому джбрим из Эфраима… Итак, жалованием своим ты доволен?

– Это высокое жалование. Что ты сказал про майорат, папа?

– Ты слышал, что я сказал. Майорат отходит к тебе.

Рав Иегуда наморщил лоб, словно вспомнил о неприятном.

– Ну а чего ты ждал? – раздраженно спросил он. – Не думаешь ли ты, что я оставлю дом Малуков на Рафаила?

– Такие разговоры преждевременны, – сдержано сказал Севела. – На кого бы ты ни счел нужным оставить наш дом, это будет нескоро.

– Я очень стар, яники. Мне пятьдесят шесть лет. Я пока еще, милостью Предвечного, неплохо веду дела. Я трезвый человек и понимаю, что недалеко то время, когда дом Малуков станет жить без меня.

Севела уже хотел возразить, уже готов был произнести уверенные и бодрые слова (слова пустые и противоречащие правде бытия, слова суетливые и жалкие в сравнении с разумными словами отца), но рав Иегуда остановил его плавным движением сухой ладони.

– Не говори пустого, – сказал он. – Не собираюсь я умирать в ближайшие месяцы, не беспокойся. Но майорат это дело наиважнейшее. Рафаилу ты выделишь столько, сколько пожелаешь. Не сомневаюсь, что он получит немало. Но с того дня, как я совершил акт передачи майората, и тому свидетелями были пятеро цеховых старост Эфраима и городской архивариус… Так вот, с того самого дня ты в семье старший сын. Ты, а не Рафаил.

– А он знает о передаче майората?

– Разумеется… Я написал ему, и он ответил, что это мудрое решение. Мне кажется, что он писал искренне. Рафаил вертопрах и актеришка, но он не глуп. И он не корыстен.

– Ты очень строг к нему, – Севела искоса посмотрел на отца. – Мне его занятия тоже не по душе. Но Рафаил не пустой человек. Я тебе вот что скажу, папа… Рафаил поступил так же, как и я. Он тоже хотел вырваться из Эфраима. Я вступил в Службу, а Рафаил живет театром… А ты знаешь, что он добился успеха? Он теперь знаменитость в Байе и Неаполе. Думаю, что он добьется успеха и в Риме. Я слышал, что он поставил пьесы Плавта и Менандра, и что от зрителей нет отбоя.

– Я не понимаю, что такое «поставил пьесы», – пренебрежительно сказал рав Иегуда. – Я не знаю этих романских словечек. Я не знаю, кто такие Плавт и Менандр… Желаю им обоим здоровья и достатка, но в реестре коммерциантов Провинции я таких имен не встречал. А что нет отбоя от любопытствующих – так в метрополии хватает бездельников… Рафаилу там самое место.

Тут Севела подумал, что склонность к театру Рафаил в какой-то мере унаследовал (чего ему, увы, не удалось с майоратом) от отца. Сейчас рав Иегуда актерствовал, показывал простачка, который никогда не слышал о Тите Макции Плавте.

– Помнишь, как мы отправляли кедр господину Кседоменту, яники? – спросил отец. – В коносаментах числилась древесина двух сортов – лучшая и посредственная. И как бы я ни нахваливал Кседоменту кедр, что шел по графе «бета», и как бы Кседоменту ни нравился запах кедровой смолы – он твердо знал, какая цена у этой древесины. И я это знал, и ты. И ничто не заставило бы Кседомента заплатить за среднесортовое дерево как за отборное… Люди живут и умирают поделенными Предвечным на два сорта. Есть дельные люди, и есть те, без кого мир может обойтись. Лучший сорт людей – те, кто владеет делом … – рав Иегуда свел брови и повторил: – делом. Те, кто правит людьми. Кто строит дома и дороги. Кто принимает роды и вскрывает гнойники. Те, кто выращивает хлеб, виноград и овощи, создает механизмы и управляет деньгами. Те, кто владеет воинским искусством и знает науку юстиции. И еще те, кто обучает грамоте… А остальные люди – они невеликого достоинства, бросовый сорт. Рафаилу было угодно заняться театральными представлениями. Я не мешал ему в этом, не отказал в содержании, когда он в своей Байе учился устраивать зрелища для бездельников. Но майората ему не видать, яники! Он актеришка, он бросового сорта. Дом Малуков унаследуешь ты.

– Не будем об этом, – мягко сказал Севела. – Мне не нравятся разговоры о наследстве. Когда мне придется вступить в права наследования, я с благодарностью приму твою волю. И закончим на этом, папа.

– Пожалуй, так, – согласился рав Иегуда. Он опять погладил бороду и направил беседу в другую сторону: – Весной у меня гостил мой двоюродный брат Азария. Помнишь его?

Севела улыбнулся и кивнул.

– Ничего у него не вышло с теми виноградниками, – с некоторым даже злорадством сказал рав Иегуда. – Он помыкался с ними два года и продал… Виноград вырастал дрянной, измельчал, с винодельней тоже не заладилось. Но я думаю, что Азарии просто не достало терпения. Виноградарство – дело долголетнее… Говорил я ему, чтобы нанял винодела из армян. Он меня не послушал. Опять живет мельницей и овцеводством… Зато он выдал замуж младшую дочь, Ивку. У нее уже три девочки.

Севела с первых слов почуял, куда гнет отец.

– Сколько можно жить с экономкой, яники? – недовольно сказал рав Иегуда. – Или в вашей службе недолюбливают семейных?

– Дай мне пару лет, папа. Я обещаю тебе внуков, обещаю заботливую невестку. Больше ничего говорить не стану. Два-три года, папа, и я заведу семью.

– Смотри, яники! – отец погрозил пальцем. – Я напомню тебе эти слова через пару лет!

– Я такой же, как ты, папа. Я знаю, что человеку не должно быть без семьи. Иначе невеликая цена такому человеку.

– Это так, – рав Иегуда качнул седовласой головой.

Он сделал глоток из кружки.

– Карьерой своей ты удовлетворен?

– Видал я карьеры и получше. Однако капитанский чин это немалый статут для уроженца. Да еще в моих годах… Я доволен.

– А молодой Нируц по-прежнему благоволит к тебе?

– Да. Я многим ему обязан, папа. Я двум людям так обязан – тебе и Туму.

– Твой отъезд был для меня неприятной неожиданностью.

Севела отвел глаза.

– Был у меня тогда соблазн – запретить, – рав Иегуда усмехнулся. – Но мы же оба Малуки… Я бы твердо запретил, а ты бы не изволил заметить моего запрета. Я упрям – но так и ты упрям.

Севела пожал плечами: может быть, папа, может быть.

– Как странно вышло… – задумчиво проговорил рав Иегуда. – Мой сын вступил в службу, которая оберегает Провинцию от смут… А я всю жизнь ненавидел смуты и проклятых зелотов. Увы, но джбрим не могут жить без опеки романцев. От междоусобных войн джбрим отвлекали только войны с соседями. Так было всегда. Но романцы, как я полагаю, предпочтительнее, чем ашур и египтяне. Романцы – это покой. Пусть они дерут три шкуры с Провинции. Но только они защитят джбрим от парфян и кушан. И только романцы защитят джбрим от джбрим.