С приближением Рождества Макс в основном снимал семейные портреты: многие в Берлине хотели запечатлеть на фотобумаге воспоминание о счастье, которое казалось им все более зыбким. После захвата каждой территории, широко празднуемого нацистами, пушечная канонада становилась все более различимой. Гитлер вел внешнюю политику с хитростью дьявола, что вызывало у немцев смешанное чувство страха и восхищения. Именно благодаря такой ловкости европейские страны не только смотрели сквозь пальцы на захват Германией чужих территорий, но и, по сути, становились ее прямыми соучастниками. Тем не менее весенний аншлюс Австрии и территории Судетов не мог не вызвать волну враждебности среди иностранных держав. После Мюнхенской конференции, срочно собранной в сентябре по инициативе Муссолини, вся Европа затаила дыхание, гадая, примет ли канцлер рейха выдвинутые условия. Конфликта удалось избежать, и успокоенные англичане и французы праздновали возвращение Чемберлена и Даладье к политической деятельности. Со своей стороны, немецкий народ приветствовал гарантии мира, к большому неудовольствию своего канцлера, у которого чесались руки развязать войну против Чехословакии. Но на заре нового, 1939 года напряжение продолжало нарастать.

Помощник Макса настраивал боковые и верхние прожекторы, устанавливая оптимальное освещение. Максу всегда казалось, что из-за белизны рубашек или слишком светлой кожи детей, которые послушно вставали перед белым полотном, он словно становится слепым. Разве что подросток из гитлерюгенда, державший за руку младшую сестру, был одет темнее, чем остальные посетители. Только Господу было известно, как Макс хотел бы стереть этот ужасный контраст униформы и паука в виде свастики.

Он не любил фотографировать детей в студии. Их слишком незрелые, лишенные индивидуальности лица не вдохновляли его. Он предпочитал уделять внимание чертам их родителей, ловил ускользающее мгновение, чтобы показать на портрете движение их души. Детей же он остерегался, не зная, во что в будущем выльется эта их невинность во взгляде.

Пока шла съемка, няня и гувернантка сидели в углу салона, листая журналы. Несмотря на прекрасное настроение подростка и других пяти детей, которые не сводили с объектива глаз, Макс с трудом мог сконцентрироваться на работе.

— Вместе с евреями исчез и весь шик Берлина, — произнес женский голос.

Макс обернулся. Магда Геббельс стояла, рассматривая панно, на котором Макс вывесил серию фотографий с наиболее яркими нарядами, сшитыми Сарой в течение последних лет, многие из которых можно было увидеть в женских журналах. Он не слышал, как она появилась в салоне. Зная ее тягу к шику и элегантности, он не удивился, что она расстроилась, узнав о падении Дома Линднеров. Но что она хотела сказать этим замечанием? Просто жалела об эпохе или действительно ценила талант еврейских портных? Вряд ли она была тронута трагической судьбой жертв своего мужа, который был одним из самых рьяных их гонителей. Макс сильно сомневался в ее сочувствии. Устроившись в одном из прекрасных поместий на берегу Ванзее, который уступили чете Геббельс их бывшие хозяева-евреи, Магда водила спортивный автомобиль, ходила под парусом по озеру, проводила отпуск в разных провинциальных резиденциях или в доме отдыха. Зловещие последствия антисемитизма не могли быть ее проблемой.

В черном костюме, шелковой блузке, с ожерельем из жемчуга, Магда Геббельс считалась первой дамой Третьего рейха. У нее были продолговатые черты лица и рассеянные голубые глаза. Макс вспомнил о слухах, которые были у всех на устах: фрау Геббельс устала от постоянных измен мужа, которые к тому же сразу становились достоянием широкой публики. Последняя связь министра пропаганды с молодой и восхитительной актрисой Лидой Бааровой грозила обернуться серьезными последствиями для их брака, тем более что Геббельс открыто появлялся с любовницей в общественных местах. Униженная, депрессивная, печальная, ослабленная бесконечными беременностями, Магда давно бы развелась, если бы не фюрер, который всячески препятствовал этому Фрау Геббельс была первой женщиной, награжденной «Почетным крестом немецкой матери» не только за ее многочисленное потомство, но и за безупречное арийское происхождение. Фюрер часто принимал ее у себя в канцелярии и не хотел разрушать эту идиллическую картинку красивой, чистой женщины-матери. Только Эмма Геринг могла соперничать с Магдой Геббельс.

«Теперь Магда нашла утешение в объятиях Карла Ханке, — с насмешливым видом поведала Мариетта своему брату. — Это государственный секретарь ее мужа. Рыцарь, подходящий во всех отношениях, вот только она считает его ограниченным. Он пишет ей такие пламенные письма».

— Надеюсь, что мои дети будут вести себя смирно, — с улыбкой сказала Максу Магда Геббельс.

— Вне всякого сомнения, мадам, — ответил Макс. — Смирно, как маленькие зайчики.

Женщина обошла рефлектор, стараясь не споткнуться о кабель, и взяла своего младенца из рук старшего сына от первого брака с богатым промышленником Гюнтером Квандтом. Привыкшая к съемкам, она устроилась в кресле с ребенком на руках, а старший сын встал сзади, положив руку на ее плечо.

Макс проверил, все ли в порядке. В то время любили белое. Снова становились модными одежда и декор светлых цветов. Художественные изыски в этой области напоминали поиски давно потерянной и больше недоступной чистоты. Недоступной потому, что на сухой земле Испании, в Советском Союзе, в нацистских концлагерях, не переставая, лилась кровь. «Десятилетие лжи», — думал Макс с горечью, в то время как дети послушно смотрели на него. Когда их положение устроило Макса, он попросил их улыбнуться и нажал на кнопку затвора.

Через несколько дней в Берлине пошел снег. Из окон квартиры Макса было видно, как водят хоровод крупные снежинки. В салоне появилась елка, украшенная гирляндами. В камине весело трещали поленья и еловые шишки. Квартира благоухала корицей и прочими пряностями. Для детей Сары приготовили пирог. Максу удалось достать масло, чтобы приготовить более или менее достойный десерт. На протяжении нескольких месяцев немцы страдали от дефицита пищевых продуктов, которые теперь выдавались по карточкам. «По крайней мере таким образом мы привыкнем к трудностям», — иронизировала Сара.

В конце того дня он сидел один в салоне с открытой книгой на коленях, ожидая ее прихода. После разграбления магазина Сара приняла приглашение пожить некоторое время у него со своей матерью и детьми. Квартира была достаточно просторной, чтобы разместить всех, тем более что Макс до сих пор спал на канапе в салоне. Сара была не только лишена дома, который ей пришлось уступить за символическую сумму высокопоставленному нацисту, но и была вынуждена начать процедуру продажи предприятия. В четыре часа ей назначили встречу, во время которой будут завершены последние необходимые формальности. Макс хотел пойти с ней, но Сара запретила под предлогом того, что он и так рискует, поселив их у себя.

Со времени погрома в начале ноября режим принял еще более драконовские меры против евреев, заставив их выплатить государству миллиард марок в качестве коллективного выкупа. В случае выплаты страховыми компаниями премий за возмещение непредвиденных расходов указанные суммы также отходили государству. На евреев возложили и выплату всех репараций. Череда декретов запретила им водить автомобили, посещать кинотеатры, музеи и другие общественные места, правда, они еще могли водить детей в немецкие школы. Наконец, они были приговорены продать все свои предприятия. Исключенные из экономической жизни, отверженные, они пополняли ряды кандидатов на отъезд.