Гюисманс — истерия, жалобы по поводу оккультных нападений, затем удаляется в монастырь.

Чемберс — отказывается от таких тем, обращается к светлой романтике.

Бирс — загадочно исчезает.

Лавкрафт — умирает в расцвете лет.

Кроули — вынужден умолкнуть и умирает, всеми забытый.

Мейчен — становится ревностным католиком. (По примеру Гюисманса?)

Сибрук — предполагаемое самоубийство.

Затем детектив сделал паузу и перечитал, на этот раз уже более внимательно, сочинения этих писателей, в которых упоминались наркотики. Теперь у него возникла гипотеза: старика Марша, как и этих писателей, заманили в наркотический культ, где его терроризировали собственные галлюцинации. Он покончил с жизнью, чтобы избавиться от фантомов, порожденных его затуманенным наркотиками воображением. Для начала это была довольно неплохая теория, и детектив добросовестно приступил к опросу всех приятелей Марша по университету, очень осторожно и исподволь наводя их на разговоры о марихуане и ЛСД. Это ему ничего не дало, и он начинал уже терять уверенность, когда вдруг фортуна улыбнулась. Один профессор антропологии сообщил детективу об увлечения Марша в последние годы amanita muscaria, галлюциногенным мухомором, употреблявшимся в древних религиозных культах Ближнего Востока.

— Это очень любопытный гриб, — рассказал профессор детективу. — Некоторые любители дешевых сенсаций утверждают, что магические снадобья всех древних культур готовились именно на основе amanita. И сома в Индии, и нектар, употреблявшийся в дионисийских и элевсинских мистериях Древней Греции, и даже Святое Причастие у первых христиан и гностиков. Один парень в Англии даже считает, что мухомор, а вовсе не гашиш, был наркотиком, который употребляли ассасины на Ближнем Востоке. А по мнению нью-йоркского психиатра Пухарича, этот гриб наделяет даром телепатии. В основном все это, конечно, чушь, но мухомор действительно признан самым сильным в мире наркотиком, изменяющим сознание. Если молодежь когда-нибудь его распробует, ЛСД по сравнению с ним покажется бурей в стакане воды.

Далее детектив сосредоточился на поиске кого-нибудь, кто действительно видел старину Марша «забалдевшим». Свидетель наконец нашелся — молодой чернокожий студент по фамилии Пирсон, изучавший антропологию и музыку.

— Сильно возбужденный, в эйфории? Да, -задумчиво сказал он. -Однажды я видел нашего Джошуа в таком состоянии. Это было в библиотеке географического факультета, где работает моя девушка; тогда старик вскочил из-за стола с блаженной улыбкой до ушей и, разговаривая сам с собой, ну, вы знаете, как это бывает, громко объявил: «Я видел их — я видел фнордов!» И умчался куда-то. Я удивился и подошел посмотреть, что это он такое читал. Это была большая статья в «Нью-Йорк тайме», на всю страницу, без единой фотографии, так что уж не знаю, каких таких фнордов он мог там увидеть. Кем бы они, черт побери, ни были. Так вы думаете, он был немного под кайфом?

— Может быть да, может быть нет, — уклончиво сказал детектив, следуя полицейскому правилу: при допросе свидетеля никого ни в чем не обвинять, если ты не готов произвести арест. Но он уже почти не сомневался в том, что профессор Марш никогда не вернется, и тем, кто не вхож в его особый мир исчезнувших цивилизаций, пропавших городов, ллойгоров, долов и фнордов, никогда не удастся его арестовать или достать каким-то иным образом. По сей день дело Джошуа Н. Марша, которое хранится в полицейском управлении Аркхема, заканчивается следующей строкой: «Вероятная причина смерти: самоубийство в состоянии наркотического психоза». Никто никогда не связал разительные перемены, происшедшие с профессором Маршем, с конференцией РХОВ в Чикаго, на котором подавали безалкогольный коктейль со странным привкусом. Но у молодого детектива Дэниела Прайсфиксера навсегда сохранилось мучительное сомнение и смутное беспокойство по поводу этого расследования. И даже после того, как он переехал в Нью-Йорк и начал работать на Барни Малдуна, он по-прежнему читал запоем книги о доисторической эпохе и предавался странным размышлениям.

После исчезновения Сола Гудмана и Барни Малдуна агенты ФБР прочесали квартиру Малика вдоль и поперек. Все было сфотографировано, дактилоскопировано, взято на анализ, запротоколировано и по возможности отправлено в криминалистическую лабораторию в Вашингтон. Среди изъятых при обыске предметов была короткая записка на обратной стороне обеденного счета «Плейбой-клуба», явно написанная не рукой Малика. Смысла ее никто не понял, но для порядка ее подшили к делу.

Записка гласила: "Долы Мейчена = дхолы Лавкрафта?"

Двадцать пятого апреля почти весь Нью-Йорк гудел, обсуждая невероятное событие, которое произошло перед рассветом в лонг-айлендском особняке знаменитого филантропа Роберта Патни Дрейка.

Однако Дэнни Прайсфиксера из отдела по борьбе с терроризмом мало интересовало это странное происшествие, пока он мотался по запруженным улицам с одного конца Манхэттена на другой, опрашивая всех свидетелей, которые могли разговаривать с Джозефом Маликом в последнюю неделю до взрыва в «Конфронтэйшн». Результаты бесед оказались одинаково неутешительными: кроме замечаний о возросшей в последние годы скрытности Малика, ни один из опрошенных не сообщил полезной информации. На город снова опустился смог-убийца, который стоял вот уже седьмой день подряд, и некурящего Дэнни очень беспокоили хрипы в груди, что ничуть не улучшало его настроения.

Наконец в три часа пополудни он вышел из офиса «Оргазма» на Западной сороковой улице, ПО (один тамошний редактор был старым приятелем Малика и часто с ним обедал, но не смог предложить ни одной разумной версии случившегося), и вспомнил, что в двух шагах от него находится центральное отделение Нью-йоркской публичной библиотеки. Он почувствовал, что эта мысль таится в глубине его души еще с тех пор, как он увидел адресованные Малику странные докладные записки об иллюминатах. "Черт с ним, — решил он, -потрачу впустую еще десять минут этого впустую потраченного дня".

Слава Богу, затор у окошка заказов в читальном зале был поменьше, чем пробка на Канал-стрит. Через семнадцать минут ему выдали книгу Дж. Н. Марша «Атлантида и ее боги», и он начал перелистывать ее в поисках отрывка, который смутно помнил. Наконец на странице 123 он его нашел:

Ганс Стефан Сантессон отмечает существенное сходство майянских и древнеегипетских ритуалов посвящения. На это уже указывалось в глубокомысленных, но не слишком точных текстах полковника Черчварда о континенте My. Как мы показали, одержимость Черчварда Тихим океаном, основанная на полученных им в некоем азиатском храме сведениях о наших исчезнувших предках, заставила его приписать большую часть реальной истории действительно существовавшей Атлантиды вымышленному континенту My. Но этот отрывок из "Постижения My Сантессона (Paperback Library, Нью-Йорк, 1970, стр. 117) нуждается в небольшом исправлении:

Ranee его отводили к Трону Возрождения Души, где происходила церемония Инвеституры, или Иллюминизации. Затем он подвергался дальнейшим испытаниям, после чего добирался до Зала Востока, до Трона Ра, чтобы стать истинным Мастером. Он сам видел в отдалении нетварный свет, излучавший абсолютное счастье будущего... Другими словами, как пишет Черчвард, и в Египте, и у майя посвящаемый должен был «выдержать» (то есть пережить) «испытание огнем», чтобы его признали адептом. Затем адепту предстояло заслужить «подтверждение». Подтвержденный адепт уже должен был стать иллюминатом... Возможно, символический Дом Огня у киче-майя и сравнительно более поздний Зал Центрального Огня мистерий, которые, по преданию, совершались в Великой Пирамиде, должны были служить напоминанием о гибели My.