Подобно всем остальным, Роджер ждал войны и, едва лишь ее угроза сменилась реальностью, взялся за дело со всей свойственной ему энергией. Его симпатии к рейху укреплялись ненавистью к британцам — столь неистовой, что она удивляла даже его единомышленников из числа руководителей „Клана“ при том, что многие из них тоже ставили на победу немцев. У Роджера вышел яростный спор с Джоном Куинном, который пригласил его провести несколько дней в своем роскошном загородном доме. Роджер утверждал, что война есть результат той злобной зависти, которую испытывает клонящаяся к упадку Великобритания по отношению к Германии, стремительно наращивающей свой экономический и промышленный потенциал. Будущее — за Германией, тогда как Британия — живое воплощение колониальной империи — обречена на поражение.

В августе, сентябре и октябре 1914 года Роджер, как когда-то, как в лучшие времена, работал день и ночь: писал статьи и письма, произносил речи, в которых с маниакальной настойчивостью твердил, что в европейской катастрофе виновата Англия, и призывал ирландцев не слушать сладкогласого, как сирена, Джона Редмонда, который агитировал их идти служить в британскую армию. Правительство либералов добилось, что палата общин проголосовала за предоставление Ирландии автономии, но исполнение закона отложило до окончания войны. Раскол был неминуем. Численность „Ирландских волонтеров“ выросла неимоверно, но подавляющее большинство составляли сторонники Редмонда и Ирландской парламентской партии. Их было уже больше полутораста тысяч, тогда как Оуин Макнилл и Патрик Пирс могли рассчитывать лишь на одиннадцать. Однако это обстоятельство не могло остудить прогерманский пыл Роджера, который на всех митингах, проходивших в США, представлял кайзеровскую Германию жертвой и самой стойкой защитницей западной цивилизации. „Не любовь к Германии говорит вашими устами, но ненависть к Англии“, — сказал ему Джон Куинн.

В сентябре 1914-го в Филадельфии вышла из печати брошюра Кейсмента „Ирландия, Германия и свобода морей — возможный итог войны 1914 года“, где были собраны статьи и речи, благожелательные по отношению к Германии. Книжку немедленно переиздали в Берлине под названием „Преступление против Европы“.

Такая недвусмысленная позиция произвела впечатление на германских дипломатов, аккредитованных в США. Посол, граф Иоганн фон Берншторфф, приехал из Вашингтона в Нью-Йорк для тайной встречи с тремя руководителями „Клана“ и с Роджером Кейсментом. Присутствовал и капитан Франц фон Папен. Как было условлено заранее, именно Роджер изложил просьбу ирландских националистов — предоставить им пятьдесят тысяч винтовок и соответствующее количество боеприпасов. Выгрузку можно будет тайно произвести в нескольких ирландских портах. Оружие поможет поднять антиколониальное восстание и отвлечь на себя крупные силы англичан, германские же сухопутные войска и флот, воспользовавшись этим, ударят по гарнизонам, размещенным на британском побережье. Для того чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, правительству кайзера надлежит гарантировать, что в случае победы оно пойдет навстречу вековым чаяниям ирландского народа сбросить ярмо угнетения. Кроме того, немцы обязуются отделить попавших в плен ирландцев от англичан, создать им особые условия содержания и предоставить возможность вступить в Ирландскую бригаду, которая будет сражаться „вместе с рейхсвером, но не как его составная часть“ против общего врага. Формировать эту бригаду будет он, Роджер Кейсмент.

Граф фон Берншторфф — коренастый, увешанный орденами генерал с моноклем в глазу — слушал его внимательно. Капитан фон Папен делал пометки в блокноте. Затем посол сказал, что должен будет запросить по поводу всего этого Берлин, но в целом предложение кажется ему заслуживающим внимания и всяческой поддержки. В самом деле, спустя всего несколько дней, во время следующей встречи он уведомил ирландцев, что его правительство предлагает начать в Берлине переговоры по всему кругу вопросов: представлять ирландских националистов будет Кейсмент. И вручил ему письмо, где просил германские власти оказывать сэру Роджеру всяческое содействие во время его пребывания в Германии.

Он сразу начал готовиться к отъезду. И заметил, как удивились Девой, Макгэррити и Китинг, когда он сообщил им, что берет с собой помощника — Эйвинда Адлера Кристенсена. Из соображений безопасности ему предстояло из Нью-Йорка доплыть сначала до Христиании, а уж потом добираться до Берлина: и там, и там молодой норвежец, свободно говоривший по-немецки, будет ему большим подспорьем. Дополнительных денег Роджер не просил. Тех трех тысяч долларов, что выделил ему „Клан“ на путешествие и проживание, должно было хватить на обоих.

Если американским сподвижникам Роджера и показалось странным его желание взять с собой этого юного викинга, виду они не подали. Приняли к сведению. Роджер не мог пуститься в путь без Эйвинда. С ним вошли в его жизнь молодость, мечта и — он сам краснел, повторяя про себя это слово — любовь. Раньше такого не бывало. Были мимолетные связи с людьми, чьи имена — если это и вправду были имена, а не наспех взятые клички — он забывал через мгновение. Были призраки, которыми его воображение, его вожделение, его одиночество заселяли страницы дневника. Но с этим „прекрасным викингом“, как называл он его в минуты близости, Роджер в эти недели и месяцы испытывал, помимо наслаждения, такое чувство, будто в его жизни появилась настоящая привязанность, способная разомкнуть круг одиночества, на которое он был обречен своей прихотливой сексуальностью. Роджер никогда не говорил об этом с Эйвиндом. Он не был наивен и часто твердил себе, что скорее всего — да почти наверняка так оно и есть — отношение норвежца к нему не вполне бескорыстно: тот получил кров и стол, спит в чистой постели, одет и обут и, по собственному признанию, наконец-то оказался в безопасности. Но все, что Роджер понимал умом, забывалось в ежедневном общении с юношей. Эйвинд был внимателен и ласков, предупредителен и услужлив, постоянно старался как-то угодить ему, быть полезным, но при этом — даже в интимные моменты — сохранял дистанцию, не позволял себе излишней короткости или фамильярности и старался не злоупотреблять доверием Роджера.

Были куплены два билета второго класса на лайнер „Оскар II“, отправлявшийся из Нью-Йорка в Христианию в середине октября. Роджер обзавелся документами на имя некоего Джеймса Ленди, изменил внешность — наголо остригся и с помощью кремов и притираний высветлил себе бронзовую кожу. Корабль британских ВМС перехватил лайнер в открытом море и отконвоировал на Гебриды, в порт Сторноуэй, где его подвергли доскональному досмотру. Однако истинную личность Кейсмента так и не установили. Поздним вечером 28 октября они с Эйвиндом благополучно прибыли в Христианию. Роджер никогда еще не чувствовал себя так хорошо. И, если бы его спросили, ответил бы: несмотря на все проблемы, он счастлив.

Тем не менее именно в те минуты и часы, когда его снедало это смешное и нелепое пламя, именуемое счастьем, наступало самое горькое и тяжкое время в его жизни, неумолимо близился провал, уничтоживший все то благородное и чистое, что было у него в прошлом. Вечером того дня, когда они оказались в столице Норвегии, Эйвинд заявил, что на улице его схватили неизвестные, доставили в британское посольство, где продержали несколько часов, выспрашивая все о его таинственном спутнике. И Роджер поверил. И в простодушии своем подумал, что это перст судьбы и прекрасный случай на весь мир раструбить, какими преступными методами действует британский МИД. На самом же деле, как выяснилось впоследствии, Эйвинд явился в посольство по доброй воле с целью продать его, Роджера Кейсмента, по сходной цене. Из-за этого случая Роджер с болезненным упорством одержимого терял недели и месяцы, готовя и проводя действия, которые никак не пригодились делу освобождения Ирландии, но зато вызвали насмешки в министерстве и британской контрразведке, где наверняка его сочли жалким и неумелым дилетантишкой.