Эта дотошность помогла ему собрать, обобщить и проанализировать огромный материал, к которому мы еще вернемся по ходу рассказа. Тогда и будет названа его работа, которую я отыскал в своем архиве. Вступление же это мне понадобилось лишь для того, чтобы объяснить, почему сюжет, строго говоря, не имеющий отношения ни к моей адвокатской практике, ни к практике моих коллег, тем не менее послужил основой для рассказа, завершающего эту книгу. Я просто прислушался к подсказке Никиты Яковлевича. Беспримерный сюжет (не рассказ, разумеется, а именно сюжет!) ни за что, я в этом уверен, не оставит читателя равнодушным…

Портрет, который лежит сейчас предо мной, можно назвать каноническим. Именно он вошел в книги, энциклопедии, справочники. Портрет человека героической биографии и легендарной судьбы.

Даже ничего не зная о том, кто на портрете изображен, можно сразу сказать, что перед нами личность сильная, крупная. Высокий, чуть нахмуренный лоб… Сурово сдвинутые на переносице брови… Проницательный взгляд… Добротная, элегантная «тройка», модно — по тем временам — закрученные усы, аккуратно подстриженная бородка клинышком выдают старого интеллигента. Трудно поверить, что человек этот образования не получил, эрудицией не отличался, и даже обычная, элементарная грамотность была у него, говоря мягко, не на слишком большой высоте. Впрочем, почему же — трудно поверить? Давно ведь известно, что подлинная культура оставляет свои следы на лице, а отнюдь не на лацкане пиджака. И духовность, глубина мыслей и чувств определяются вовсе не отметками в аттестате.

Имя этого человека есть на всех географических картах: им названы остров, берег, бухта и мыс. Его рукописи хранит архив Российской Академии наук. Его провидческие проекты продолжают осуществляться. Память о нем чтут не только на родине. Норвегия высоко оценила заслуги этого мужественного человека, отправившегося с риском для жизни по следам безвестно исчезнувших в ледяной пустыне посланцев Руаля Амундсена со шхуны «Мод» — матросов Петера Тессема и Пауля Кнутсена. С уважением и почтением отзывались о нем адмирал Степан Осипович Макаров, Фритьоф Нансен, Отто Свердруп.

Судьбе, однако, было угодно, чтобы имя его более чем на полвека оказалось связанным не только с тайнами природы, но и с тайнами криминалистики, а его смерть на берегу Ледовитого океана — со множеством темных слухов, которым пока не видно конца.

Выдающийся русский путешественник Никифор Алексеевич Бегичев отправился в последнюю свою экспедицию из Дудинки летом 1926 года. На этот раз цель у экспедиции была вполне деловая: не открытие новых земель, не подтверждение научных гипотез, не спасение попавших в беду полярников… А всего-навсего — промысел, добыча драгоценных шкурок песцов, охота на диких оленей и белых медведей.

Шкурки песца всегда ценились очень высоко. Всегда шли, главным образом, на экспорт. Потребность страны в валюте была тогда особенно острой (впрочем, не острой, если по правде, она не была в советской державе вообще никогда). Промысел — после войн и разрухи — резко сократился. Вели его — в условиях зимней полярной ночи — лишь смельчаки-одиночки. Бегичев оказался первым, кто чутко уловил направление ветра и решил поставить это многотрудное дело на артельную базу.

После долгих хлопот и переписки, преодолев уже вовсю заявившую о себе советскую бюрократию, он добился поддержки. Дудинское управление Сельскосоюза заключило с ним трехгодичный контракт, выдало аванс, снабдило снаряжением и продуктами, и первая в истории Севера промысловая артель, назвавшая себя «Белый медведь», на собаках двинулась в путь. Кроме Бегичева расставались на три года с домом, теплом и налаженным бытом еще пятеро: охотники Николай Семенов, Дмитрий Горин, Лука Зырянов, Гавриил Сапожников и счетовод Василий Натальченко, единственный из пятерых наученный грамоте, — на него возлагалась обязанность вести артельный дневник и артельное счетоводство, чтобы отчитаться затем перед Сельскосоюзом за все расходы и доходы. Кроме хозяйственной, деловой, Бегичев преследовал еще и чисто научную цель: доказать, что даже в самых жестоких условиях Крайнего Севера небольшие коллективы здоровых, объединенных общей задачей людей могут провести несколько зимовок подряд и тем самым, как писал Бегичев в своей докладной записке, «стать примером для всех промышленников Туруханского края».

Но вернулась экспедиция не через три года, а гораздо раньше. В сентябре двадцать седьмого последним рейсом навигации пароход «Иней» вывез с острова Диксон всех артельщиков. Всех, кроме одного. Бесстрашный следопыт Севера, путешественник-самородок Никифор Алексеевич Бегичев навсегда остался в краю ледяного безмолвия. Его товарищи привезли горькую весть: командир «Белого медведя», Улахан Анцыфер — Большой Никифор, как называли его на Таймыре, — умер от цинги на мысе Входном в семь часов утра 18 мая 1927 года и через четыре дня после этого был похоронен в мерзлом грунте на берегу океана.

Внезапная смерть всегда порождает догадки и слухи. Тем более — смерть вдали от дома, в опасном походе, при непроверенных обстоятельствах и без очевидных причин. Вот уж от кого не ждали такой обыденной, не героической смерти! Большой Никифор?! Рослый, крепкий, никогда не болевший человек, преодолевший тягчайшие испытания, десятки раз побывавший на краю гибели и всегда выходивший победителем, — этот богатырь покорится цинге? Станет ее жертвой? Не примет заблаговременно мер? Терпеливо будет ждать смерти — ведь конец наступает не сразу, от первых симптомов до последнего вздоха проходит много недель. Его, посвятившего себя Северу, проведшего в походах и странствиях по ледяной пустыне чуть ли не полжизни, свалит болезнь, а другие артельщики — все до единого, — без закалки и опыта, вернутся живыми и невредимыми?!

Нет, тут что-то не так…

Тундра полнилась слухами. От поселка к поселку, от кочевья к кочевью ползла молва — тревожная, липкая: не умер Бегичев — убит. У слуха был первоисточник: Манчи Анцыферов. Этого молодого долганина Бегичев принял в артель через месяц после начала похода — по просьбе хозяина чума, где артельщики чинили снасти и конопатили лодки, пользуясь редкими погожими днями. Вот он-то и принес страшную новость, с невиданной быстротой облетевшую край.

Слух дошел до Красноярска. В местной газете появилась заметка под названием, которое не могло не привлечь внимания: «Тайны глухой тундры». Газета кратко воспроизводила рассказ Манчи, называла имена участников экспедиции — свидетелей, а возможно, и соучастников преступления. Оставить сигнал печати без последствий в те времена (приходится подчеркнуть, чтобы не перепутать с временами нынешними) было нельзя.

10 апреля 1928 года в городе Туруханске следователь 7-го участка Боровский завел уголовное дело под номером 24. На обложке было написано: «О нанесении тяжких побоев и последующих мучительных истязаниях Бегичева Никифора Алексеевича, приведших к его смерти». Заголовок этот означал, что следствие еще не может никому предъявить обвинения, что в его распоряжении не более чем версия, подлежащая проверке. Но он вместе с тем означал, что версия эта уже покоится на некоей уликовой основе и что механизм свершившегося представляется достаточно ясным.

В ходе следствия были допрошены участники последней экспедиции Бегичева. Все они утверждали, что Бегичев умер от цинги и что слухи о насильственной смерти являются подлым наветом. Лишь один человек — Манчи Анцыферов — упорно стоял на своем.