глазу на глаз? — издевался Странников или потешался, трудно понять, однако осмыслен был его взгляд, суров вид.

— Желательно, — не дрогнул, спокойнее обычного ответил Турин, в критических ситуациях имел он привычку холодеть рассудком и управлять собой.

С минуту разглядывал его Странников. Трезвел, раздумывал. Наконец крикнул в спину уходящему Задову:

— Гришка! Забирай всю компанию и катитесь к едрёне фене! Погуляли, и будя! Утром явишься чемоданы паковать.

— Василий Петрович… — обернулся тот, в недоумении развёл руки. — В самый разгар?..

— Убирайтесь! — отрезал секретарь, набивая трубку табаком и закуривая. — Не нарывайся на грубость!

И отвернулся, задымив, кивнул Турину на стул у рабочего стола. Тот доковылял тяжело, уселся, основательно устраиваясь, фуражку перед собой аккуратно положил.

— Выкладывай, с чем пришёл, — когда остались одни, процедил сквозь зубы секретарь. — Но имей в виду, встреча наша может стать и последней.

— Последней… — как эхо повторил Турин и мрачно напомнил: — Последний раз встреча наша почему-то не состоялась. Зря прождал я вас на Саратовском вокзале. А сказать было что.

— Погоди, погоди! — полез в ящик стола секретарь. — Не про это ли хочешь рассказать? — И швырнул газету с броским заголовком:

Внимание всем!

Сегодня близ остановки «Городское кладбище» при невыясненных обстоятельствах под рельсами трамвая погибла блиставшая в прошлом актриса театра Стравинская Аграфена Валериановна. Саратовский уголовный розыск просит всех очевидцев происшествия позвонить в дежурную часть по телефону 6-00.

— Глазкин подсунул? — так и перекосило Трубина.

— Привёз. А что тебя так удивляет? О моих отношениях с Павлиной тебе стало известно в Саратове, куда ты на мой вызов прикатил, а Глазкин раньше многое удумал, чтоб меня в свою подлость завлечь, подстелил даже свою невесту ради решения своих гадких проблем!

Турин напрягся.

— Да-да. Что глаза таращишь? Мог бы догадаться! А когда я узнал о её смерти, сам задурил, страх разум сковал — я ж первый подозреваемый! Так выходило. Глазкин плёл, будто невеста сама руки на себя наложила, засовестившись, но я-то успел её узнать, бабу насквозь видно, как в постели переспишь. К тому же так и эдак получалось — на мне её смерть. Запил я… Э-э-эх! — Странников грохнул кулаком по столу. — Прихватил он меня под самые жабры! Запсиховал я, а он успокаивал, что свидетельницей всему единственная — хозяйка той квартиры, она, мол, с перепугу сбежала куда-то, может, сдохла уже где, сама могла из-за корысти на убийство пойти, у покойницы деньги немалые были. А в милицию он заявился, ему сказывали — не нашли при трупе ничего…

— Вот оно как! Вы, значит, и с Глазкиным до моего приезда виделись? — переменился в лице Турин. — Что ж тогда всё это от меня скрывали?

— А чем делиться? Своими подозрениями? Глазкин пообещал, что о моих связях с его невестой никто не пронюхает, я и запивал тоску, страшные свои догадки водкой. Надеялся, что ты сыщик опытный, скумекаешь сам. Да и что врать, здорово тогда я за себя перепугался — летела бы карьера к чёртовой матери, вылези что наружу. Кому сейчас верят, Турин?.. Поэтому рванул в Москву, как из запоя вышел. А оттуда лишь возвратился, Глазкин тут как тут с газетой вот этой, — он ткнул пальцем в заметку, — вот, говорит, как предполагал, перст судьбы покарал убийцу, спокойно жить можно. Но тогда ещё глубже меня прошибло, что не всё так просто — врёт он. Похоже, без его рук убийство Павлины не обошлось…

— Вы догадывались, а я точно знаю, что бывшую актрису театра Аграфену Валериановну Стравинскую сбросил под рельсы трамвая ваш спаситель Глазкин. А раз её убил, значит, и от невесты своей он избавился. Актриса этому и была свидетельница.

— Свидетели есть, что этот монстр ее под колеса трамвая столкнул? — просветлел лицом Странников, словно только и ждал этих самых слов.

— Был очевидец, — покривился Турин.

— Как был? И его убрал этот стервец?

— Не знаю. — Турин подбородок потёр до скрипа. — Надеюсь, жив, но разуверился он во мне. Во время похорон Павлины видел он меня с этим Иудой вместе у самой могилы, да ещё в машине раскатывали мы, любезничали… Я-то подыгрывал стервецу, что мне оставалось делать?.. А Тимоха — тот самый очевидец — мог всерьёз воспринять… В общем, потерял я в его глазах веру, а он как раз Глазкина и поймал, когда тот столкнул актрису под трамвай… Но вырвался, подлец!

— Как же? Что же это?..

— Следил он за Глазкиным по моей просьбе. — Турин опустил глаза. — Верил мне, а теперь не знаю ничего…

— Услугой уголовников опять воспользовался? — догадался Странников. — Не можешь без них?

— А то как же! — нахмурился, обидевшись, Турин. — Глазкин прохвост всю прокуратуру в Саратове опутал, те только о самоповешении Френкель и твердили. Лучший мой кореш, Андрюха Шорохов, и тот в штыки меня встретил, слова против слышать не хотел. А ведь платок Глазкина судебный медик нашёл на груди у мёртвой актрисы.

— Что за платок?

— Чёрный! Таких не видел никогда. Редкий экземпляр. Им, наверное, и задушил Глазкин блудливую невесту, чтобы завершить свою авантюру и вас шантажировать.

— Страшный человек!

— Человек? Это настоящее чудовище!

— Меня обмишурил так, что кресло председателя губсуда пришлось ему выбивать.

Тяжёлое молчание повисло в кабинете после слов ответственного секретаря.

— Отдайте его мне, Василий Петрович, — скрипнул зубами Турин.

— Как это — отдайте?! Я твой жаргон не понимаю! — побагровев, Странников вскочил на ноги. — Ты меня со своими уголовниками не равняй!

— Вы всё понимаете, Василий Петрович, — не меняясь в лице, Турин не шелохнулся и головы не поднял. — У меня только что Джанерти в больнице был, следователь прокуратуры. Человек серьёзный. Арёл поручением его озадачил насчёт Глазкина. Догадываетесь, каким?

— Ну допустим, — осел в кресле секретарь.

— Вот Джанерти и обратился ко мне, а я уж к вам. Извините… с тем же.

Не сразу услышал ответ Турин, не скоро прозвучали слова, но всё же произнёс их ответственный секретарь губкома:

— Закон един для всех. И для сукина сына Глазкина тоже.

— Убийств тех двух женщин мне не доказать, — словно подводя черту, заглянул в глаза секретарю Турин. — Однако грехов и без того у него хватает. Обещаю, всё будет по закону. И судить его будут не тайком, а принародно.

— Дождись только, когда я в Москве окажусь, — буркнул Странников.

— Неужели всё ещё опасаетесь?

— Делай, как