— Н-не смей… Не смей! Не смей говорить о таком! Мы победим, обязательно победим, не можем не победить! Иначе зачем я живу, мой Филибер, зачем? Почему Отец Небесный, Pater Noster, до сих пор меня хранит? Русский Царь наденет шапку Мономаха в Успенском соборе Кремля, да, да, да! Иначе не может быть, не может, не может!.. Ты не веришь в нашу победу, Филибер, что-то замышляешь, хитришь, интригуешь… Иногда мне кажется, что ты — предатель, хуже предателя. И когда я это пойму, я… я убью тебя, любимый. На Небесном Суде мы возьмемся за руки — пусть нас рассудят!

Она не ждала ответа. Я не пытался отвечать.

«А ты думала, солнце будет светить вечно? Оно превратится в пар. Аллах акбар, детка. Аллах акбар!»

Лабораторный журнал № 4

26 марта.

Запись восемнадцатая.

На работе коллега подсунул журнал с любопытной дискуссией о генерале Корнилове. Прочитал с немалым удовольствием. Идеализация этого деятеля давно вызывает протест. Такое понятно и объяснимо в условиях войны, когда позарез нужны герои и мученики. Простительно в эмиграции. Но в наше время пора расставлять акценты.

Один из диспутантов приводит мнение генерала Е.И. Мартынова, хорошо знавшего будущего белого вождя. Среди прочего Мартынов обращает внимание на то, что:

Корнилов в Первую мировую бездарно погубил свою часть, покинув ее, когда она еще могла оказывать сопротивление, и в итоге совершенно бесславно попал в плен. Если бы не плен и триумфальное возвращение после побега в Россию (Корнилов был единственным на тот момент генералом Первой мировой, которому удалось бежать из плена) ему грозил бы военный суд.

Лавр Георгиевич совершенно не разбирался в хитросплетениях тогдашней политики. Он вообще многого не понимал в жизни европейской части России и мог только «наломать дров». Большая часть его службы прошла в Азии, и сам он был, что уж таить, скорее «человеком Азии». Относительно последовательно поддерживали его, кстати, только «туземные части».

Корнилов, любивший рисоваться «железной твердостью» своего характера, на практике легко подпадал под влияние окружавших. Крайне самолюбивый, болезненно обидчивый, он был весьма падок на лесть, и на такую удочку его всегда можно было поймать. К тому же генерал весьма плохо оценивал и выбирал людей, вследствие чего «окружение» его было обыкновенно самое неудачное, что признает и апологет его Деникин.

Господствовавшей страстью Корнилова было честолюбие, необходимое, в известной мере, для политической и особенно военной деятельности, но которое у него переходило всякие разумные пределы. Корнилов старался прикрыть свои честолюбивые стремления пламенным патриотизмом, но это был тот особый вид «патриотизма», который присущ всем властолюбивым и самонадеянным людям, видящим благо отечества исключительно в своем личном возвышении.

С этим вполне можно согласиться. Корнилов проиграл все свои сражения и умудрился погубить тех, кто шел за ним. В Ледяном походе бывший Главком допустил все возможные и невозможные ошибки. Лично я не захотел бы служить с этим «спасителем отчества» и дня. Надеюсь, не придется. «Сердце льва — голова барана». Генералу Алексееву было виднее…

Само собой, нынешние «белогвардейцы» никогда со мной не согласятся. Для них, как и для «красных» война до сих пор продолжается.

Между прочим, в свое время пришлось спорить по иному, но близкому поводу: кто первым на «той единственной» отдал приказ расстреливать пленных. Именно приказ; эксцессы и самосуды начались сразу, но крепкая командирская рука вполне могла бы их пресечь, как это и случилось годом позже. Честно говоря, был уверен, что отметились большевики с их обостренным классовым чувством. Ошибся — приказ «пленных не брать» в первый раз прозвучал в Ледяном походе. Трагическая ирония в том, что расстреляли не пленных красногвардейцев и не балтийскую «братву», а солдат одного из полков Кавказского фронта. Бедняги ехали домой, были остановлены и буквально силой развернуты против «добровольцев». Им сказали, что надо разоружить взбунтовавшихся дезертиров. «Кавказцы» были при погонах и офицерах, они знать не знали ни о какой Добровольческой армии.

Таких фактов, впрочем, полным полно. Знаменитая «психическая атака» из Q-реальности фильма «Чапаев» на самом деле проходила под красным знаменем и с пением «Варшавянки». Рабочие-ижевцы, лучшая часть белого Восточного фронта! После этого уже не удивляешься, что воспетый нынешними «белыми» Каппель занимал крупный штабной пост в РККА, Булак-Булахович командовал красным полком, Шкуро был чуть ли не правой рукой северокавказского главкома Автономова. Все становится просто и ясно лишь под пером штатных историков, восторженных романистов и прочих Марин Цветаевых. Что бы ответили корниловцы, прочитав «Белый стан»? «Старого мира — последний сон…» Ясное дело, спели бы «Царь нам не указ!»

Незачем ставить эксперименты, История сама вволю натешилась, еще сто лет разгребать будем.

Третьего, между тем, потянуло на мораль. Прервав рассуждения о «кодонах» и их «шнуровке», он, достаточно нелогично по-моему, задался вопросом о «нравственности» нашего вмешательства в Q-реальность. Повеяло чем-то давним и знакомым, чуть ли не «Трудно быть богом» Стругацких. Ирония в том, что Третий даже не вспоминает «ревизионистов» (возможно, о них и не слыхал), значит, сомневается по сути в целесообразности распоряжаться собственным сном! Да, для «виртуала» в Q-реальности все будет по-настоящему. Но суть опыта именно в создании личной, пусть и очень недолговечной Вселенной, которой мы имеем права распоряжаться по собственному усмотрению. Опыт в Q-реальности — опыт над самим собой, мы сами пьем холерную сыворотку…

Могу обострить ситуацию. А если «Q-ревизионисты» правы, и мы ничего не создаем, а лишь попадаем в уже существующий мир? Сам я в такое не верю, но… Допустим. В этом случае я бы посоветовал Третьему вспомнить давнюю заповедь и относиться к Миру, как к самому себе. Но особо опасаться нечего. Q-реальность достаточно хрупка, «настоящий» же Мир не так легко сдвинуть с места. Что может сделать один конкретный «янки»? Без помощи маленьких и зелененьких — практически ничего. Даже если раскроет Корнилову секрет ядерной бомбы. Где и как «изделие» станут мастерить? В станице Мечетинской — с помощью молотка, зубила и всем известной помощницы?

Могу позволить себе долю здорового цинизма. С Миром (чем бы он ни был) ничего особенного не случится. А вот о себе, любимом, подумать не помешает.

Кроме Корнилова, сегодня довелось вспомнить еще одного участника «той единственной», пусть и не самого главного. Я имею в виду Джона Рида, американского репортера, наблюдавшего, как десять дней подряд трясется мир. Подумал о нем безотносительно достоинств его писаний. Репортер — удобная профессия, особенно иностранный. Рида пропускали всюду, по нему не стреляли, он мог поговорить и с Керенским, и с Лениным — и от каждого получить пропуск с печатью. Американец не был слишком везучим (помер от тифа, хлебнув грязной воды), однако за годы Гражданской в России не погиб ни одни иностранный журналист. Изготовить карточку репортера какой-нибудь «Геральд» или «Стар» труда не составит. К тому же шведу или португальцу легко простят незнание элементарных бытовых мелочей. Сколько стоила буханка хлеба в Ростове в декабре 1917-го? А в январе? «Оу, это есть отшень интерьесноу!»