большом зале, довольный, что их так много; они входили по десятку и по два десятка зараз, – и таких истощенных и одичавших людей ему приходилось видеть только в голодные годы. Но оружие было при них, и когда они становились на колени, протягивая к нему руки в знак покорности, Ван Тигр принимал их в свое войско и приказывал накормить каждого из них досыта и выдать всем по пяти серебряных монет; а когда вошел во главе своего отряда тот человек, который предал главаря бандитов, Ван Тигр дал ему обещанные двести монет, дал из собственных рук, и, кроме того, приказал выдать ему одежду, какую носят военачальники. Так Ван Тигр не забыл того, что этот человек пришел ему на помощь, и, наградив его, взял в свое войско.

Город был взят, и Ван Тигр знал, что теперь настало время исполнить обещание, данное солдатам, потому что он удерживал их, сколько мог, и дольше удерживать было нельзя. И Ван Тигр отдал приказ предоставить им свободу, однако жалел, что приходится это делать. Удивительное дело: теперь, когда он получил то, чего добивался, гнев его против народа прошел, и он избегал причинять ему страдания. Однако нужно было сдержать слово, данное людям, и, предоставив им на три дня свободу, он затворился во дворце; запер ворота и остался один со своими телохранителями. Но даже и эта сотня человек роптала и требовала своей очереди, и наконец Вану Тигру пришлось отпустить их и призвать на смену им других; и когда эти другие вернулись с налитыми кровью, похотливыми глазами, с потемневшими и разгоряченными лицами и не в состоянии были даже скрыть своей разнузданности, – Ван Тигр отвел глаза в сторону, не желая думать о том, что делается в городе. Когда племяннику, которого он не отпускал от себя, захотелось выйти на улицу и посмотреть, что там происходит, Ван Тигр набросился на него, радуясь, что может хоть на нем сорвать свой гнев, и заревел:

– Мы с тобой одной крови, неужели и ты собираешься грабить, как эти грубые и простые люди?

И он не спускал с юноши глаз и держал его при себе, заставляя его подавать то еду, то питье, то что-нибудь из платья, и когда слабые крики доносились до них даже сквозь крепко запертые ворота дворов, Ван Тигр начинал обращаться с пленником еще повелительней и сердитей, так что юношу ударяло в пот от вспышек его гнева, и он боялся сказать хотя бы слово наперекор.

Ван Тигр бывал жесток только в гневе, а плох тот военачальник, который может убивать только разгорячившись, так как путь к славе идет через убийство, и Ван Тигр знал, что слабость его в том, что он не может убивать хладнокровно и равнодушно, когда это нужно для дела. Он считал слабостью, что недолго гневался на народ, и говорил себе, что простой люд следовало бы ненавидеть за тупость и упрямство, за то, что они не додумались сами, как открыть ему ворота. И все же, когда его солдаты пришли к нему и робко попросили съестного, он закричал на них в припадке ярости и боли:

– Как, вы грабите, а я вас должен кормить?

На это они ответили: «Во всем городе нет ни горсти зерна, а мы не можем питаться золотом, серебром и шелком. Это мы нашли, а съестного здесь нет, и крестьяне еще боятся идти в город со своими запасами».

И Ван Тигр страдал и был мрачен, так как понимал, что они говорят правду, и не мог не приказать, чтобы их накормили, хотя приказ этот он отдал как нельзя более сердитым голосом. И вдруг он услышал, как какой-то дюжий, неотесанный солдат крикнул грубо:

– Ну, бабы здесь тощие, будто ощипанные куры, и от них нет никакого удовольствия!

Тогда жизнь сразу стала ненавистна для Вана Тигра, он ушел и сел один в комнате и долго стонал, прежде чем овладел собой. Он вспомнил о прекрасных землях и о том, что он укрепил свою власть и в этой войне более чем вдвое расширил свою область; говорил себе, что это его ремесло и единственное средство добиться славы, а больше всего думал он о своих двух женах и о том, что от одной из них у него, верно, родится сын, и говорил в сердце своем:

– Неужели ради сына я не перенесу того, что другие будут страдать три коротких дня?

Так он крепился три дня и сдержал данное им слово.

Но на рассвете четвертого дня он поднялся рано со своего бессонного ложа и отдал приказ трубить в трубы по всему городу, и это был знак всем его солдатам, что пора кончать грабежи и возвращаться под начало Вана Тигра. И оттого что в это утро он казался грознее и суровее, чем обычно, и черные брови его то супились, то расходились над переносицей, никто не посмел его ослушаться.

Да, никто, кроме одного человека. Выходя за ворота, которые все три дня простояли крепко-накрепко запертыми, Ван Тигр услышал негромкий крик в переулке рядом, и, став теперь болезненно чувствительным к таким крикам, он повернул и большими шагами направился туда посмотреть, что там случилось. В переулке он увидел одного из своих солдат. Тот возвращался в отряд, но по дороге заметил у проходившей мимо старухи тоненькое золотое колечко на пальце – жалкое, ничтожное, дешевое колечко, потому что старуха была женой какого-нибудь ремесленника, у нее не могло быть хорошей, дорогой вещи. Но солдат не мог устоять против желания захватить еще один кусочек золота и дернул старуху за руку, а та жалобно закричала:

– Я ношу это кольцо уже тридцать лет, как же мне снять его теперь?

И солдат так торопился, оттого что труба трубила, не переставая, что тут же на глазах у Вана Тигра выхватил нож и начисто отрубил старухе палец, и ее жидкая, скудная кровь едва брызнула тоненькой струйкой. Солдат второпях не заметил Вана Тигра, и Ван Тигр, яростно выбранившись, выхватил на ходу свой острый меч, бросился на солдата и пронзил его насквозь. Да, так он и сделал, хотя это был один из его воинов; гнев охватил его, когда эту несчастную, голодную старуху изуродовали у него на глазах. Солдат упал без единого вздоха, и его кровь хлынула широкой алой струей. А старуху напугала свирепость Вана Тигра, несмотря на то, что он хотел только помочь ей, и, завернув раненую руку в передник, она убежала и спряталась, и Ван Тигр