Конец мира не означает, что начнётся невероятная гроза, которая своими страшными молниями будет всё испепелять, землетрясения и прочее, хотя такие аспекты вполне реальны, но они не самые существенные. А вот самое существенное – это, когда, представьте себе, все семь миллиардов людей в один прекрасный день просыпаются, забыв язык. В их голове не только нет языка, но нет и памяти о том, что когда-то был язык. Они просыпаются как чистые Маугли, но только Маугли, не прошедшие подготовку общения со средой у волчицы.

Языка нет, и в этом случае они просто смотрят на абажур, проснувшись, и видят кляксу, видят «пятно Роршаха». Но лиса, например, смотрит на куст и находится с ним в конкретном взаимообмене: это сигнал, что там, за этим находится другое пятно, заяц, и надо броситься туда и поймать этого зайца. А вот таких сигналов у человека-то нет, когда он смотрит на абажур, потому что он не лиса. Просто вокруг него хаос. И, естественно, мир исчезает. Но после этого и человек исчезает, потому что физически он, конечно, обречён на гибель, будучи частью этого хаоса. Он становится частью этого хаоса, потому что за счёт исчезновения языка исчезает его оппозиция среде. Раз нет языка, значит нет и свидетеля. Нет свидетеля – значит он часть среды, которая есть «пятна Роршаха», этакий калейдоскоп, камешки, перетекающие друг в друга. И это коллапс мира. Всё. А к этому ведёт развитие современного общества, развитие посткоммуникации и так далее.

Язык, несомненно, является развитием темы боли, которая, как стержень человеческого фактора, даёт базу для попытки вернуться к языку как мышлению, чтобы быть зеркалом Мысли Творца, и даёт возможность для извращения языка, которое есть основание для экономики, являющейся способом эксплуатации, отчуждения времени, переоценки жизненного времени и превращения его в капитал.

Это как бы моя попытка переосмыслить политэкономию с точки зрения чистой теологии.

Я так понимаю, что мысль и слово – это в каком-то смысле враги, если мышление и общение мы противопоставляем друг другу…

Дело в том, что слово – даже в той форме, в которой мы этим словом располагаем, – не обязательно является инструментом общения. Потому что слово можно рассматривать как знак, то есть помахать кому-то рукой, «кирпич» повесить при въезде в переулок – и это знак. И в этом смысле каждое слово можно рассматривать как знак. Но ведь можно слово рассматривать как некий образ, в который можно уходить как в зеркало того, что это «не-Я». И вот когда оно становится зеркалом, то раскрывается полнота и богатство внутреннего значения этого образа. Ты уходишь в это «не-Я» как в очень сложную структуру, которая не нуждается в том, чтобы её сообщать кому-то, излагать что-то по его поводу. И так обстоит дело с каждым словом. Почему филологи так любят сидеть со словарями и уходить туда. Я лично люблю уходить в словари и работать со словами. Поэтому слово есть не обязательно инструмент общения, оно двойственно. Оно может вести либо в созерцание, либо же в такой оперативный знак, который просто нужен ситуативно.

Кстати говоря, интересный момент: общество настаивает на общении, но в обществе есть пусть подвергнутые этому компромиссу, извращению, но осколки старого значения языка, которые связаны с культурными измерениями. Например литература. Общение всегда ситуативно. Но литература внеситуативна, потому что мы сегодня читаем Достоевского и понятно, что «Братья Карамазовы» происходят не здесь и теперь, а это некое отчуждённое от времени, в котором мы читаем, не имеющее к нам отношения описание, которое будет читаться и после нас поколениями, и до нас читалось поколениями. И здесь язык обнаруживает свою некоммуникативную природу, потому что литература – это не коммуникация. Кому-то это может показаться странным, но литература – это не коммуникация.

Это форма мышления, может быть?

Осколок, остаток мышления. Как всё в нашем пространстве. Как всё в социальном пространстве, это тоже подвергается извращению и пародированию, потому что возникает «роман-поток», возникает просто некий поток слов, некий бессюжетный поток ассоциаций и так далее, который читать реально невозможно, и это считается суперсовременно, супермодно. И литература тоже присоединяется к общей динамике деградации языка в сторону посткоммуникации.

Но если брать классику, которая вызывает постоянный интерес, всегда находит себе спрос у новых и новых поколений, – вот это момент, который резко дистанцируется от общения, от коммуникации и от ситуативности, от обусловленности моментом, который, как я уже сказал, лучше всего выражен в перекличке соседок через улицу, вешающих белье и кричащих друг другу что-нибудь…

«Эй, как ты?»…

«Эй, как ты?» и так далее. На одном конце «Эй, как ты?», а на другом конце – «Братья Карамазовы».

Наша программа подошла к концу. У нас идёт цикл передач «Человеческий фактор», и сегодня мы говорили о противопоставлении общения и мысли…

Мышления. Мысль только у Всевышнего. А мышление может быть у нас.

Что такое традиционализм?

23.09.2016

Сегодня мы продолжаем наши философские беседы, и речь пойдёт о традиционализме. Что есть традиционализм?

Или «К вопросу о традиционализме»[75].

Именно так, наверное, сформулируем.

Я бы сказал, что это одна из наиболее интригующих тем и наиболее, может быть, непонятных для широкой публики, потому что широкая публика погружена, в общем-то, в либеральный дискурс, который является антитезой традиционализма. И либеральный дискурс стал настолько органично присущ всем ментальным движениям широкой общественности, что воспринимается как таблица умножения.

Одним из наиболее серьёзных возражений, которые предъявляются «широкой общественностью» при возвращения каких-то религиозных моментов на передний план общественной жизни, – возражения и комментарии типа «это Средневековье, мракобесие, это противоречит духу современности, идее современности». Причём современность не становится этакой «ползучей» категорией, словно бегунок на логарифмической линейке: не переходит «современность» из века в век. Мол, была своя современность, наверное, в XIV веке, но нынешняя современность не подобна ничему. Это «современность в себе».

Интересно, почему либералы не любят традиционализм или Традицию? Ну да, свобода, ну и что? Всё отрицаем?

Нет, в сущности спор-то ведь идёт не об этом, а о ценностном порядке. Дело в том, что существуют три главные идейные установки в современном мире. Если мы взлетим над