Он открыл объемистую сумку и вывалил письма на стол. Несколько штук упало на пол.

Мария усилием воли подавила дрожь в пальцах и заставила себя дышать ровно.

– Я не отрицаю, что жаждала свободы и делала все возможное, чтобы добиться ее, – сказала она. – В этом я руководствовалась естественным человеческим желанием. Когда королева Елизавета отказала мне, я обратилась к другим странам. Я не решалась на это до тех пор, пока не была жестоко обманута мирными договорами, исключавшими мое участие, пока все мои дружелюбные предложения не были отвергнуты, а мое здоровье не пошатнулось от сурового заключения.

В зале наконец наступила тишина.

– Я писала моим друзьям и умоляла их помочь мне освободиться из множества позорных тюрем, где Елизавета содержала меня почти девятнадцать лет, пока я не потеряла здоровье и остатки надежды.

– Довольно! – произнес Бромли и поднял руку. – Сегодня мы судим не королеву Елизавету.

– И еще, мадам, – добавил Сесил. – Когда обсуждались условия последнего мирного договора, предусматривавшего ваше освобождение, – договора о совместном правлении с вашим сыном, королем Яковом, – каким был ваш ответ? Ваш подручный Морган прислал сюда Перри, чтобы убить королеву!

– Нет! – воскликнула Мария. – Я ничего не знала об этом! Если Морган сделал это, то он подлец и принял решение без моего ведома!

– Ха! – сказал Сесил. – Нам известно, что вы стояли за всеми этими заговорами. О, вы надеетесь обмануть нас, но мы хорошо знаем, кто вы такая! Поистине дочь погибели!

Мария пристально посмотрела на него.

– Милорд, вы мой враг, – наконец сказала она.

– Да! – воскликнул Сесил. – Я враг всех врагов королевы Елизаветы!

Она посмотрела на раскрасневшиеся, возбужденные лица. Шпоры на их сапогах звякали, когда они ерзали на скамьях. Скоро они выйдут на свежий воздух и поскачут на юг, смеясь, беседуя и останавливаясь в тавернах. Они будут комментировать ее слова, передразнивать ее и устраивать маленькие представления для своих покровителей. Кто-нибудь облачится в черное покрывало, набросит на голову белую вуаль и скажет скрипучим голосом: «Я помазанная королева…»

– Я буду говорить только перед настоящим парламентом, в присутствии королевы и ее совета, – сказала она. – Вижу, что было глупостью выступать перед этим судом, где все так явно и чудовищно предубеждены против меня. – Она поднялась со стула. – Я прощаю вас всех, – обратилась она к собравшимся. – Милорды и джентльмены, я вверяю себя в руки Господа.

Мария повернулась и медленно направилась к ближайшей двери. При этом она прошла мимо стола, где королевские юристы лихорадочно строчили свои записи.

– Упаси меня Боже снова иметь дело с вами, – с улыбкой добавила она.

Потом, прежде чем Сесил или Бромли успели остановить ее, она вышла из зала.

Сесил встал и призвал всех к порядку:

– Джентльмены, джентльмены! Вы все слышали. Наша милостивая королева призывает нас еще раз собраться в Лондоне для оглашения приговора через десять дней, начиная с сегодняшнего. – Он поднял документ с инструкциями от Елизаветы. – Теперь вы можете идти!

Мужчины начали энергично вскакивать со стульев и скамей.

Из окна Мария видела двор, полный людей. Их яркие плащи образовывали многоцветный узор на фоне серых камней. Скоро они уедут отсюда и разнесут вести по всей стране.

Она легла и закрыла глаза. Когда Мария встала и снова выглянула в окно, двор опустел.

Уолсингем волочил больную ногу, прогуливаясь вместе с Сесилом, который тоже хромал из-за перелома ноги, полученного во время скачки. Они медленно двигались от лодочного причала к тропе, ведущей к загородному дому Уолсингема в Барнс-Элмс.

Погода до последнего времени оставалась очень теплой; несмотря на конец ноября, никто из мужчин не нуждался в плаще, и солнце согревало их плечи. За ними у берега плескалась Темза, и множество судов по-прежнему бороздило ее воды.

– Моя немощь – результат падения с седла, – сказал Сесил. – Я старался поскорее успеть повсюду, но лишь заработал хромоту.

Его правая нога находилась в туго перевязанном лубке.

– А моя хромота вызвана упрямством ее величества, – отозвался Уолсингем. – Право же, не знаю, как и продолжать. Желудок болит, колено распухло, нога кровоточит… – Он горестно повысил голос, и Сесил с тревогой посмотрел на него. Неужели он собирается заплакать?

Они миновали ряды кустов табака, высаженных Уолсингемом. Казалось, растения прекрасно себя чувствуют в английском климате.

– Ей нет дела! – бормотал Уолсингем. – Ей нет дела до нашей упорной работы, нашего усердия, ее собственной безопасности… Все впустую, Сесил, все впустую! Змея будет жить.

Сесил положил руку ему на плечо:

– Нет, мы все же сделали шаг вперед. Суд признал ее виновной, и обе палаты парламента направили королеве петицию с требованием казни.

– Но она отказывается! Она просто благодарит их за труды и говорит, что не может дать ответ. Она просит их найти какой-то другой способ и даже доходит до того, что готова принять личное извинение от Марии. Бог знает, она не в состоянии понять, что ей нужно ради собственного блага!

Сесил вздохнул и посмотрел на большой валун.

– Давайте посидим на солнышке, пока еще тепло. – Он с трудом уселся и вытянул больную ногу. – Вы должны понять, что королева находится в ужасном положении. Она питает отвращение к кровопролитию, совершаемому от ее имени. Возможно, она хочет избавиться от призрака своего отца. Возможно, в каком-то уголке сознания она сравнивает Марию со своей матерью, Анной Болейн. Обе выросли во Франции, обеих обвиняли в неблагоразумных поступках и приговорили к смерти по обвинению в покушении на жизнь монарха. Однако Елизавета и многие другие не уверены в виновности Анны Болейн; может быть, Елизавета таким образом хочет искупить вину своего отца. Кто знает?

– Может быть, она просто нерешительна, – фыркнул Уолсингем. – Или труслива.

– Змея воспользовалась судом над ней для демонстрации своего красноречия и остроумия, – сказал Сесил. – Говорят, Анна Болейн поступила так же. Но в результате обе ничего не добились. Что касается Марии, даже ее сторонники вынуждены признать неопровержимые улики против нее. Тем не менее, – он понизил голос, – она выглядела очень впечатляюще.

– Теперь вы говорите так, словно влюбились в нее!

– Нет, я говорю правду. Я враг врагов королевы Елизаветы.

– Я разочаровался в змее. Она оказалась всего лишь тучной женщиной средних лет, набитой благочестивыми увещеваниями и изнемогающей от жалости к себе. – Уолсингем поморщился, массируя ногу. – Как и Екатерина Арагонская. Неудивительно, что Генрих VIII запер ее в башне. Эти скучные, вымученные речи… – Он покачал головой. – Вместо того чтобы пробуждать жалость, они оказывают противоположное действие. Я не испытываю ничего, кроме отвращения к ней.