«ЛЮБОВЬ – это не тогда, когда люди смотрят друг на друга, а когда они смотрят на одно и то же» («в телевизор», – добавляют циники). Может быть, мне оттого легче говорить с людьми, что я смотрю не на них, а на их предметы; и оттого тяжелее, что эти предметы мне безразличны.

Любовь и смерть

Она любила только розы,

А я любил – левкой.

Она любила шум и грозы,

А я любил – покой.

Мы разошлись. Она увяла

От вздохов и – от – слез.

Меня судьба уж та-ак ломала —

Но – все я пе-ре-нес.

П. В. Жадовский, брат своей сестры

МАЗОХИЗМ. Бог, создавший мир с человеческой свободной волей, был мазохистом. «И садистом», добавил И.О. – «Это он играет нами сам с собою в кошки-мышки», – сказал третий.

МАНЕВР. В «Русской старине» 1888 г. было написано, что бухарцы перед боем падали на спину и болтали ногами в воздухе, увидев, что так делали штурмующие русские после брода (чтобы вытекла вода из сапог). Такое вот культурное взаимовлияние.

МАРИЯ. «В микроколлективе двух близнецов одна больше рисует, другая больше шьет – естественное распределение функций. Не были ли Марфа и Мария близнецами?» (К. А. Славская).

МАРИЯ. Марию-Терезию звали Мария-Терезия-Вальпургия. А дочерей ее, сестер Иосифа II, – Мария-Анна-Жозефина-Антуанетта-Иоанна, Мария-Христина-Иоанна-Жозефина-Антуанетта Саксонская, Мария-Каролина-Луиза-Иоанна Неаполитанская, Мария-Амелия-Жозефина Пармская, Мария-Елизавета и Мария-Антуанетта Французская.

МАРИЯ. Панин велел Топильскому составить экстракты из житий всех Марий и после этого даже по имениям запретил крестить во имя непотребных (восп. К. Головина).

МАРКС. НН преподавала латынь в группе, где были студенты Брежнев и Хрущева; одна из начальниц остановила ее в коридоре и сказала: «Вы не думайте, это чистая случайность, не делайте никаких выводов». А на психологическом факультете, когда училась моя дочь, на одном курсе были студент Энгельс и студентка Маркс. «И их не поженили?» – спросил сын. «Нет». – «А вдруг у них родился бы маленький Ленин…»

МАТЕРНЫЙ. «Приемлю дерзновение всеподданнейше просить подвергнуть меня высокоматерному Вашего Величества милосердию» («Рус. старина», 1886).

МАТИЗМЫ. В немецко-русском купеческом разговорнике Марпергера 1723 г. русские фразы непременно включали несколько слов непристойной брани, в переводе опускаемых («Рус. старина», 1896). Наивный издатель пишет, что это какой-то шутник подсмеялся, диктуя немцу.

МАТИЗМЫ. Говорят, было заседание – давно-давно! – и кто-то смело сказал: «Как интересна для исследования матерная лексика». Вдруг послышался голос (чей?): «А что интересного? 17 корней, остальные производные!» – и наступила мертвая тишина, только было слышно, как шуршали мозги, подсчитывая знакомое. Будто бы до 17 так никто и не досчитал, а спросить – стеснялись невежества: так тогда и осталось это неизвестным. А теперь-то!

Упражнения Давида Самойлова: «Замените одно неприличное слово двумя приличными. Замените все приличные слова одним неприличным».

МИТИРОГНОЗИЯ (термин Щедрина). Muttersprache – называл Пастернак русский мат. В шествии 18 октября 1905 г. даже извозчики не ругались, хотя ругань есть «красивый лиризм ремесла», – писал Вяч. Иванов в письме Брюсову.

МЕДИЕВАЛЬНОСТЬ. «Как известно, Византия ни в одном жанре не достигла полной медиевальности, а только сделала первые шаги к ней» (С. Полякова о византийских сатирических диалогах). Я вспомнил анекдот об исторической пьесе, где оппонент героя будто бы говорил: «Мы, люди средних веков…»

МЕНЮ. Царю Алексею Михайловичу с Натальей на свадьбу подавали «лебединый папорок с шафранным взваром, ряб, окрашиван под лимоны, и гусиный потрох. Для патриарха в пост: четь хлебца, папошник сладкий, взвар с рысом, ягодами, перцем и шафраном, хрен-греночки, капусту топаную холодную, горошек-зобанец холодный, кашку тертую с маковым сочком, кубок романеи, кубок мальвазии, хлебец крупичатый, полосу арбузную, горшечек патоки с имбирем, горшечек мазули с имбирем и три шишки ядер» (Терещенко. Быт рус. народа).

МЕРА. Вы не заблуждайтесь, в больших количествах я даже очень неприятен: знаю по долгому знакомству с собой.

МЕРТВЫЕ ДУШИ. Цензоры-азиатцы говорили: нельзя, теперь все начнут скупать мертвые души. Цензоры-европейцы говорили: нельзя, два с полтиной за душу – унижает человеческое достоинство, что подумают о нас иностранцы? (Гоголь в письме Плетневу 7 янв.1842 г.).

МИР. Сборник статей бывших верующих назывался «Как прекрасен этот мир, посмотри!» (строчка из популярной песни); я второпях прочитал «как прекрасен этот мир, несмотря».

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА. А. В. Михайлов говорил: изобретение этого понятия ввело филологию в соблазн судить о книгах, которых она не читала, и тогда-то филология перестала быть собой.

МИСТИКА. «Что значит мистик? Немножко мистики, и человеку уже полегче жить на свете!» – отвечает Сема-переплетчик Янкелю-музыканту в пародии на пьесы О. Дымова.

МНЕНИЕ. «Многие признаны злонамеренными единственно потому, что им не было известно: какое мнение угодно высшему начальству?» (К. Прутков).

МНЕНИЕ. Гримм говорил о Франкфуртском парламенте: когда сойдутся три профессора, то неминуемо явятся четыре мнения.

МНИМЫЕ ОБРАЗЫ. Словарь Морье: «метонимия благородной крови = от благородных предков объясняется тем, что формула крови наследуется». Но сложилась эта метонимия тогда, когда ни о какой формуле крови не знали. Когда мы читаем у Пастернака про Кавказ «Он правильно, как автомат, / вздымал, как залпы перестрелки, / злорадство ледяных громад», то нам нужно усилие, чтобы не представлять себе автомат Калашникова, потому что стреляющих автоматов в 1930 г. не было. (У Жуковского «Пришла судьба, свирепый истребитель», кажется, воспринимается легче – почему?) А когда мы читаем про героев Пушкина или Расина, то нам лень делать усилие, чтобы не вкладывать в них наш собственный душевный опыт. Маршак переводил Шекспира: «Как маятник, остановив рукою…», хотя часы с маятником были изобретены Гюйгенсом уже после смерти Шекспира, а Мандельштам в переводах сонетов Петрарки писал: «О семицветный мир лживых явлений!» – хотя Петрарка не знал Ньютона.

Сон о Блоке. Мы с товарищем пришли к нему взять книг почитать. На лестничной площадке, ярко освещенной, стояла большая ломаная журнальная полка. Мы вытащили комплект «Вестника друзей Козьмы Пруткова»; серию в серых обложках с первым изданием «Двенадцати» (идут серые Двенадцать, а на первом плане сидит, свесив ноги, мерзкий Пан, вроде сатириконовского); сборник рассказов под инициалами Н. Щ. Ь. О. Ф.; книгу с надорванным титулом «Новый роман писателя-извозчика Н. Тимковского» и еще что-то. Несем Блоку для разрешения. Он молодой, в сером стройном костюме, на Тимковском указывает нам дату: 1923, говорит: «Какие широкие стали поля делать». Идет записывать выданное в тетрадь, комната забита книгами с французскими старыми