Лаксфорд подобрал упаковку от пирожных и пустой пакет и положил их в корзину для мусора. Рядом с Фионой он увидел еще не открытую пачку инжирных трубочек. Пачку он тоже положил в корзину и прикрыл оберткой от пирожных, надеясь, что позже жена ее не найдет.

Присел перед ней. Когда она подняла голову, то даже при этом скудном освещении Лаксфорд увидел, что лицо Фионы покрыто испариной.

— Перестань так над собой издеваться, — сказал Лаксфорд. — Завтра он будет дома. Обещаю тебе.

В глазах у нее ничего не отразилось. Фиона как во сне пошарила рядом с собой, ища инжирные трубочки, не нашла и сказала:

— Я хочу знать. И хочу знать сейчас.

Он уехал, ничего ей не объяснив. В ответ на ее отчаянные крики: «Что случилось, что ты делаешь, куда ты едешь?» — он лишь грубо приказал ей взять себя в руки, успокоиться и отпустить его в газету, где он поставит в печать материал, который поможет вернуть домой их сына. Она кричала: «Какой материал, что происходит, где Лео, какое отношение Лео имеет к этому материалу?» Она цеплялась за него, не давая уйти. Но он освободился от нее и поехал в Холборн на такси, кляня полицию, забравшую у него «порше», на котором он гораздо быстрее добрался бы до работы, чем в громыхающем «остине» с его курящим водителем.

Лаксфорд опустился на пол и сообразил, что мог бы захватить из редакции номер «Осведомителя» со своей статьей. Это было бы проще, чем тщетно искать способ начать свой рассказ так, чтобы по возможности смягчить удар — ведь он собирался сообщить жене о лжи, в которой жил более десяти лет.

— Фиона, — произнес он, — на политической конференции одиннадцать лет назад от меня забеременела одна женщина. Этого ребенка — девочку по имени Шарлотта Боуэн — похитили в прошлую среду. Похититель хотел, чтобы я признал свое отцовство, и признал это на первой странице своей газеты. Я этого не сделал. В воскресенье вечером девочку нашли мертвой. Тот же самый человек, который забрал Шарлотту — кто бы он ни был, — теперь похитил нашего Лео. Он хочет, чтобы статья была в газете. Поэтому завтра она выходит.

Фиона разлепила губы, но ничего не сказала. Потом медленно закрыла глаза и отвернулась.

— Фи, — проговорил Лаксфорд, — между мной и той женщиной не было ничего серьезного. Мы не любили друг друга, это действительно ничего не значило, но между нами пробежала искра, и мы на это откликнулись.

— Я тебя умоляю, — сказала Фиона.

— Мы с тобой не были женаты, — продолжал он, торопясь все для нее прояснить. — Мы были с тобой знакомы, но ты еще мне не отдалась. Ты сказала, что не готова к этому. Помнишь?

Фиона прижала к груди кулак.

— Это был секс, Фиона. Между нею и мной было только это. Бездумный. Лишенный теплых чувств. Нечто случившееся и забытое обоими. Мы были друг для друга никем. Просто телами в постели. Мы были… не знаю. Мы просто были.

Фиона вяло повернулась к нему. Всмотрелась в его лицо, словно ища правды. Сказала без всякого выражения:

— Ты знал о ребенке? Эта женщина тебе сообщила? Ты все время знал?

Он подумал, не солгать ли. Но не смог себя заставить.

— Она мне сказала.

— Когда?

— Я сразу же узнал о Шарлотте.

— Сразу же.

Фиона повторила эти слова шепотом, как будто обдумывая. Еще раз повторила. Сняла висевшее у нее над головой толстое зеленое полотенце, скомкала его и заплакала.

Чувствуя себя мерзавцем, Лаксфорд попытался ее обнять. Она отпрянула.

— Прости, — сказал он.

— Все было ложью.

— Что?

— Наша жизнь. Наши с тобой отношения.

— Это неправда.

— Я не имела от тебя никаких секретов. Но это ничего не значит, потому что все время ты… Кем ты был на самом деле… я хочу получить назад своего сына, — плакала она. — Сейчас. Я хочу видеть Лео. Хочу видеть своего сына.

— Завтра я его сюда привезу. Клянусь тебе, Фи. Жизнью клянусь.

— Ты не сможешь, — плакала она. — У тебя нет такой власти. Он сотворит с ним то же, что сотворил с ней.

— Не сотворит. С Лео ничего не случится. Я выполняю его просьбу. Я не сделал этого для Шарлотты, но делаю теперь.

— Но она умерла. Умерла. Теперь он не только похититель, но и убийца. Как ты можешь думать, что, имея на совести убийство, он отпустит Лео?

Лаксфорд схватил ее за руку.

— Послушай меня. У похитителя Лео нет причин вредить ему, потому что со мной он не ссорился. То, что случилось, случилось потому, что кто-то хотел погубить мать Шарлотты и нашел способ это сделать. Она в правительстве. Она младший министр. Кто-то покопался в ее прошлом и узнал обо мне. Этот скандал — ее положение, мое положение, наш общий ребенок, то, что все эти годы она преподносила себя в ложном свете, — этот скандал ее погубит. Ради ее позора все и было затеяно: чтобы покончить с Ив Боуэн. Она рискнула промолчать, когда исчезла Шарлотта. И меня убедила сделать то же самое. Но я не собираюсь молчать теперь, когда речь идет о Лео. Поэтому ситуация другая. И Лео не причинят вреда.

Фиона прижала полотенце ко рту, посмотрела поверх него на Лаксфорда огромными, испуганными глазами. Она походила на загнанное в угол животное, которому грозит смерть.

— Доверься мне, Фиона, — сказал Лаксфорд. — Да я умру, а не дам в обиду моего ребенка.

Не успел он договорить, как понял, что означают его слова, и по выражению лица жены увидел, что и до нее дошел их смысл. Лаксфорд выпустил ее руку и почувствовал, как его собственное заявление — и стоящее за ним осуждение его поведения — легло на него неимоверной тяжестью.

Лаксфорд произнес то, о чем, как он считал, думала его жена. Лучше самому облечь это в слова, чем услышать от нее.

— Она тоже была моим ребенком. Я ничего не предпринял. А она была моим ребенком.

Внезапно его охватила мучительная боль. Та самая боль, которую он сдерживал с той минуты, как увидел самое худшее в вечерних воскресных новостях. Но теперь она усугубилась чувством вины: он отрекся от своей ответственности за жизнь, в создании которой принял участие. И еще сознанием того, что шесть прошедших дней его бездействия привели к похищению сына. Он отвернулся от жены, не в силах дольше выносить выражение ее лица.

— Да простит меня Бог, — сказал он. — Что я наделал!

— Я не могу сказать, что ты не виноват, — прошептала Фиона. — Хочу, Деннис, но не могу.

— Я и не жду. Я мог что-то предпринять. Я позволил себе пойти на поводу. Так было проще, потому что, если бы все образовалось, вы с Лео никогда не узнали бы правды. Чего я и хотел.

— Лео, — с запинкой произнесла она. — Лео обрадовался бы старшей сестре. По-моему, очень обрадовался бы. А я… я бы смогла все тебе простить.

— Кроме лжи.